Дневники казачьих офицеров
Шрифт:
Штаб дивизии находился чуть позади лав, на железнодорожном разъезде, в районе Партизанского полка. При штабе была и наша артиллерия — четыре орудия Терской казачьей батареи есаула Соколова. Там же и пулеметы штаба дивизии есаула Синельникова.
Перестрелка затянулась. Уже вечерело. Я хорошо вижу, как к казакам в тыл, параллельно лавам в направлении штаба дивизии, с узловой станции железной дороги, где должен находиться генерал Фостиков, из-за поворота и низины движется бронепоезд.
«Ну, слава Богу, это очень хорошо, что Фостиков шлет нам в помощь свой бронепоезд!» — думаю я.
Бронепоезд подходил
Самое опасное для конницы в бою — это упустить казаков от слов «команд», то есть «выпустить из рук».
Скачу впереди лавы своего Сводно-Хоперского полка и, вытянув правую руку по фронту, кричу-командую:
— НЕ ВЫСКАКИВАТЬ!.. НЕ ВЫСКАКИВАТЬ ВПЕРЕДИ ОФИЦЕРОВ!
Железнодорожное полотно пересечено. Вся масса конных казаков свыше 600 человек (два полка, батарея и пулеметные команды) наметом и с разных сторон устремляется к дороге, ведущей в какую-то узкую низину, преследуемые шрапнельным огнем красных. Широким наметом нас обгоняют трехпарные упряжки Терской батареи. Бугорчатая местность. Казаков полощет дождь и шрапнель…
На какой-то ухабине одно орудие перевернулось. Казаки быстро отцепили постромки, бросили орудие и понеслись дальше вниз. Другое орудие застряло в выбоине. Казаки бросили его. Нас обгоняет третье орудие. Оно, скользя по неровностям, беспомощно «танцует», готовое перевернуться при более крутом уклоне, и словно, наконец, «найдя его», красиво скользнув направо, перевернулось на 180 градусов. Тяжелое тело (ствол) вдавилось в раскисшуюся от дождя глиняную почву, а колеса, освободившись, по инерции весело продолжали вертеться вокруг своих осей.
Все это было так неожиданно, быстро промелькнуло на моих глазах и показалось галлюцинацией… Но когда терские казаки, быстро соскочив с седел, отстегнули постромки и бегло поскакали вниз в свои «три уноса», все это оказалось действительностью…
Я вижу свои пулеметы, скользящие по неровностям и грязи на своих линейках, но, кажется, полного числа их недостает…
В низине наш путь преграждает какая-то степная, болотистая речонка, а за нею высокий крутой подъем. Но она не останавливает нас, так как красная конница с отвратительной матерной руганью следует за нами по пятам, а бронепоезд их шлет шрапнельный огонь.
Мы карабкаемся по скользкому бугру вверх и занимаем его. Там находим наш штаб дивизии. Красные остановились внизу, за речкой. Мы в безопасности.
Полки приведены в порядок. Но все мы мокрые от дождя до последней нитки своих одежд, грязные, на захлюстанных лошадях. Все это произошло так неожиданно. Мы еще не знали своих потерь, но среди полков печально и стыдливо стоят все четыре артиллерийских уноса
Тут же я увидел начальника дивизионной пулеметной команды есаула Синельникова. Лицо его выражало растерянность, так как он потерял все свои пулеметы. Храбрый офицер из подхорунжих, георгиевский кавалер всех четырех степеней, авторитетный среди своих подчиненных, он имел большой недостаток — пристрастие к вину. И Георгиевский золотой крест 1-й степени, покоробленный пулей красных, попавшей ему в грудь, иногда спасал его (за его невоздержанность в поведении) в устранении от командования. Сейчас он был совершенно трезв, сидя в седле.
Лицо генерала Шифнер-Маркевича выражало удивление, которое как бы говорило-спрашивало: «Как это могло случиться?» Он был спешенный и делал быстрые распоряжения на случай появления красных.
Полковник Соламахин, сидя в седле перед своим полком, был спокоен и, взглянув на меня, чуть улыбнулся. Я понял это за вопрос — «как это случилось?» — и ответил ему издали жестом руки — «не знаю».
Потери в казаках были незначительны. Потеряны многие пулеметы с упряжками, а 2-й Хоперский полк потерял четыре пулемета, то есть половину имевшихся.
Убит был пулей наповал командир 1-го Партизанского полка храбрый капитан Химченко. Его полк, за малочисленностью состава, входил первым дивизионом в Сводно-Партизанский полк полковника Соламахина. Он был из иногородних Кубани, один из первых соратников Шкуро, серьезный, стойкий в боях офицер. Я его всегда видел в тужурке и в казачьей папахе хорошего курпея, которую он умело носил, чисто по-казачьи. Казаки ценили его.
Красные остановились. Подсчитав свои потери, дивизия спустилась вниз, прошла две версты и остановилась в небольшом селе. Так всем хотелось отдыхать, а главное — высушить одежду. Но здесь было получено запоздалое уведомление от генерала Фостикова, что он отошел на железнодорожную станцию Алмазная. Наша дивизия оставалась далеко на север от своих войск, почему Шифнер-Маркевич решил отойти к общей линии фронта, в село Липовое. До него было восемнадцать верст. Уже вечерело. Казаки голодны, мокры. Кони также. Тронулись. Шли медленно, шагом. Наш отход казался нескончаемым. В полной темноте вошли в село. Штабу полка был отведен хозяйственный дом небогатого крестьянина. Мы были уже на Украине.
Наши полковые три сестры милосердия, уставшие и промокшие, войдя в хату, немедленно же бросились к горячей русской печке, чтобы отогреться и обсушиться. Подаю им я и свою мокрую черкеску, чтобы подсушить ее, как хозяйка, сгорбленная от работы женщина лет пятидесяти, очень ласково и участливо говорит нашим сестрам и мне:
— Лизтэ на пичь… там будэ добре… учора одын охвыцер грився там з одною мылостывою сэстрою. Лизтэ и Вы, паночкы.
Нам от этого предложения всем становится весело. Весело и оттого, что вместо слов «сестра милосердия» она говорит «мылосты-ва»; и что офицер «грився» с нею на печи.