Дневники няни
Шрифт:
— Да ну?
Мы дружно смеемся.
— «Король-лев», — поясняю я. — Он обожает все, что имеет отношение к «Королю-льву», «Аладдину», «Винни-Пуху». Ему ведь всего четыре.
— Еще раз спасибо, Нэнни. Веселого Рождества!
Повесив трубку; я оглядываю гору кашемировых свитеров. Подумать только, для каждого выделены отдельная обертка и чистый ящичек! Целую стенку занимают туфли, в которые втиснуты атласные треугольнички. На вешалках-тремпелях висят ряды осенних, зимних и весенних костюмов, рассортированных
С ума сойти!
В дверь звонят, и я подскакиваю футов на шестнадцать, Немного прихожу в себя, только когда Грейер впускает Генри, отца Эллисон. Закрываю ящичек и спокойно выхожу в холл, где Генри ошеломленно наблюдает, как Грейер и Эллисон пытаются удушить друг друга новыми шарфами.
— О'кей, Элли, я начинаю готовить ужин. Пойдем со мной, поможешь.
Ему наконец удается поймать ее, зажать между коленями и завязать шарф.
Я снимаю с вешалки ее маленькое суконное пальтишко. Генри нахлобучивает на нее шапку, берет на руки и тащит в вестибюль.
— Попрощайся с Эллисон, Грейер, — приказываю я, и он принимается энергично махать руками.
— До свидания, Грейер. Спасибо за прекрасный день. Au revoir, няня! — кричит она, как только двери лифта открываются.
— Спасибо, няня, — кивает Генри, разворачиваясь и случайно въезжая ботиночком Эллисон прямо в еще одного члена семьи N.
Миссис N. охает и отскакивает.
— Мне так жаль, — извиняется Генри, видя, что Эллисон от страха зарылась личиком в его шею.
— О, ничего страшного, все в порядке. Весело было?
— Да! — дружно орут дети.
— Что же, — бормочет Генри, — пора готовить ужин. Ричард скоро вернется. А мне нужно еще снять с антресолей украшения.
— Ваша няня выходная? — спрашивает миссис N. с понимающей улыбкой.
— О, у нас нет няни…
— Зато у нее целых два папы, чтобы вешать игрушки, — вмешивается Грейер.
— Боже, — поспешно вмешивается миссис N., — как же вы справляетесь?
— Ну… вы понимаете, детство бывает только раз.
— Да, — сухо цедит она. — Грейер, попрощайся.
— Я уже, ма. Ты опоздала. Двери смыкаются.
Этим же вечером, только гораздо позже, я еду вниз, полусонная, мечтающая о прогулке по набережной Сены под звуки «Жизни в розовом цвете». Двадцать второе декабря, двадцать минут первого ночи. Еще двадцать четыре часа, и впереди целый свободный месяц с денежками в кармане.
— Спокойной ночи, Джеймс, — прощаюсь я со швейцаром как раз в ту минуту, когда он открывает дверь для Г.С., розовощекого, с пакетом из бакалеи.
— Привет. Только с работы? — спрашивает он улыбаясь.
— Угу.
Ох, только бы продержаться,
— Здорово вы Христа славили! Это ты его научила?
— Впечатляет? — осторожно спрашиваю я, стараясь не улыбаться.
«Довольно трепотни, где мое свидание?!»
— Слушай, — начинает он, разматывая шарф, — ты сейчас свободна? Мне нужно сбегать наверх. Ма на ушах стоит с этой рождественской выпечкой, а у нас ваниль кончилась.
«Ох! Сейчас?!»
«Ладно, я на все согласна».
— Да, конечно.
Пока цифры на маленьком табло бегут от одиннадцати и обратно, я быстро подлетаю к зеркалу и начинаю с безумной скоростью прихорашиваться. Надеюсь, я не окажусь занудой. Надеюсь, и он не зануда.
Я пытаюсь вспомнить, брила ли ноги утром. «Черт, я с ума сойду, если он все-таки зануда. И хорошо бы отказать ему в эту ночь. Нельзя же сразу укладываться с ним в постель».
Заметив, что лифт почти спустился, я наскоро накладываю блеск на губы.
— Эй, ты уже поела? — спрашивает он, когда Джеймс открывает нам дверь.
— Спокойной ночи, Джеймс! — восклицаю я не оборачиваясь.
— Это зависит от того, что ты подразумеваешь под едой. ЕСЛИ назвать ужином горсть крекеров и пару тортеллини без соуса, тогда я сыта по горло.
— Куда пойдем?
— Ну…
Я задумываюсь.
— Единственные заведения, где кухни еще открыты, — это кафе при гостиницах и пиццерии. Выбирай.
— «Пицца» звучит неплохо. Как по-твоему?
— Все, что не в этом здании, звучит потрясно!
— Садись на мою куртку, — предлагает он, закрывая пустую коробку из-под пиццы. Ступеньки Метрополитен-музея заледенели, и холод просачивается сквозь джинсы.
— Спасибо.
Я подкладываю под себя голубую ткань с начесом и провожу взглядом вдоль Пятой авеню, пока не натыкаюсь на мерцающие огоньки отеля «Стенхоуп». Г.С. вытаскивает из бумажного пакета мороженое в белой коробочке.
— Ну, как работается на девятом этаже?
— Тоскливо и странно. В этой квартире столько же праздничного тепла, сколько в морозилке, а снеговик бедняги Грейера в одиночестве висит в его шкафу, потому что она не позволяет ему повесить игрушку где-то еще.
— Да, она всегда казалась мне слишком нервозной.
— Ты и понятия не имеешь, каково это, а с проклятыми праздниками… уж лучше каждый день заниматься строевой подготовкой под началом сержанта…
— Да ну, неужели все так плохо? — удивляется он, подталкивая меня коленом.
— Прости?
— Я часто сидел с детьми именно в этом доме. Покормишь их, поешь сам, поиграешь в игры…
— О Господи, какое отношение это имеет к моей работе? Я провожу с этим ребенком больше времени, чем его собственные родители!
Я чуть отодвигаюсь от Г.С. и обиженно шмыгаю носом.