Дневники св. Николая Японского. Том ?II
Шрифт:
Согласно любезному приглашению Mrs Gardiner, жены американского епископального миссионера, на «reception», от трех до шести часов, «for the friends from New–York, to whom you were so kind and hospitable the evening we went to visit your Cathedral», был у них. Человек пятьдесят гостей, в числе которых несколько японцев, — baron Киккава, мой сосед, Канеко и прочие. Крайнее неудобство чувствовалось в том, что почти никого я не знал по фамилии, тогда как гости беспрерывно подходили, здравствовались, разговаривали. По особенности платья меня–то им не трудно называть, а их как узнаешь, коли нет времени на визиты и знакомства!
27
О. Игнатий Мукояма и катихизатор Иоанн Мияке убедительными письмами просят принять в Женскую школу двух дочек одного слушателя учения в Янайбара, человека уважаемого в той местности, — двенадцати и одиннадцати лет. Видел он маленькую дочь Корнилия Асано, когда она была там на каникулах, очень понравилось ему наше воспитание, находит его лучшим католического и протестантского; почему сам стал слушать православное учение, и детей хочет воспитать в нем. Отвечено: пусть пришлет ныне старшую; младшую же в будущем году, — теперь и места больше нет в школе, и мала она очень.
Были два русские офицера, прибывшие на японские маневры, из Никольска–наАмуре: полковник артиллерии Петр Алексеевич Постников и пехотный капитан Константин Степанович Федоров. Очень хвалят японское войско, насколько видели его в Корее.
— Хорошо здесь приняты японскими военными властями: отправляются на днях в Нагоя смотреть маневры, где будет и Император. Постников имеет некоторое понятие о Миссии, и даже отдаленное некое представление о христианстве: по крайней мере, выставил себя в благоприятном интеллигентном свете, когда стал сопоставлять христианство с буддийством, находя их противоположными друг другу, как полюсы, но, по–видимому, имея представление о них, как о равных величинах, хотя и разных. Дал им адресы наших священников в Нагоя, Кёото и Оосака.
28 октября/9 ноября 1898. Среда.
О. Симеон Мии подробно описывает свое путешествие по Церквям. Везде христиане верно хранят христианство, исповедались, приобщились у него; но успеха проповеди, в смысле поступления вперед, нигде нет, в разных местах по разным причинам, например: «В Миядзу христиане те же самые; нет никаких перемен в Церкви. Катихизатор неизменно спокоен и молчалив». Где же тут быть приращению Церкви, коли катихизатор всегда молчит! Это Марк Одагири, только и способный хранить то, что есть, на приращение же безнадежный по своей природе. Или в Каназава: Инкосиу господствует над сердцами людей, и голоса «наму–аммуда буцу» оглашают весь город. Интересно побывать в общественной бане: сто голосов «наму–аммуда буцу» просто заглушают слух. Отсюда понятно, что Каназава называют «сокровищницею Хонгвандзи»… А катихизатор у нас там плохой (Петр Такеици). Не удивительно, что он живет там праздно, коли, по письму о. Мии, «и иноверные Миссии не имеют никакого успеха, несмотря на то, что много миссионеров, пасторов и учителей, что употребляются ими всевозможные средства привлечь сердца людей, что владеют они школами и сиротскими домами, как органами своей проповеди»…
До сих пор у нас с Накаем при переводе возникают грамматические споры. Странное явление, и нигде нет его, как здесь: Накай считается одним из очень ученых людей, но не установлен в принципах своей грамматики до того, что постоянно у нас мешаются правила: что считалось правильным год, даже полгода тому назад, то ныне херится и изгоняется, как неправильное. Почему?
— Грамматика так велит.
— Отчего же она давеча этого не велела?
Накай,
Я решился перечитать накопившиеся в последние два десятилетия японские новосочиненные грамматики, что и начал сегодня.
29 октября/10 ноября 1898. Четверг.
Из Симодаяма (Эцинго) были Танака, отец катихизатора в Касивазаки, Ильи Танака, и Вада, брат умершего семинариста. В Токио они теперь по своему керосинному делу, так как оба добыватели местного керосина. Первый говорил, что сын его (прежде подверженный умопомешательству) ныне совершенно здоров. Но движения проповеди, или лучше — успеха ее, по их словам, нигде в Эцинго нет; причина та же, о которой писал вчера о. Мии, — живая еще вера местного народа в буддизм секты монтосиу. Убеждал их быть проповедниками для своих знакомых, снабдил христианскими книгами.
30 октября/11 ноября 1898. Пятница.
Был некто Иидзима Хандзюро, старый сёогунский керай, участвовавший в войне за Сёогуна во время реставрации под начальством Инамо–то, бравший тогда Хакодате и потом взятый в плен и отсидевший три года в тюрьме; ныне ученый, пишущий историю. Приходил отобрать у меня сведения касательно Цусимского дела в 1861 году. Начал странным приветствием:
— Вы тогда уладили это дело, так имеете подробные сведения о нем, — и так далее.
И не в первый раз я слышал эту нелепость. Источник ее не местный: значит, меня представляют не учителем веры, а политическим агентом, посланцем «главы Церкви» Императора, имеющим власть вершить даже такие дела, как нападение русского военного судна на Цусиму, но за то лишенным всякого права на уважение добрых людей, — политическим развратителем Японии, готовящим ее к завоеванию русскими.
Я старался вывести Иидзима из этого заблуждения, хотя, видимо, безуспешно; сообщил ему, что мог, о Цусимском деле.
Господин Сенума приходил сообщить, что в Семинарии кража, и вор не кто другой, как Фукуба, который уже и признался в трех учиненных кражах. — Что с ним делать? — Посоветовал я чрез Феодосия Миягава, который, как видно, фактотум старого Фукуба, известить отца о поступках сына: пусть даст ему острастку. Если же и после того окажется вором, то отослать его к отцу безвозвратно. — Так вот отчего всучили нам сего птенца! А я думал, какие–нибудь высшие побуждения были.
31 октября/12 ноября 1898. Суббота.
Из Канума был благочестивый старичок, Пантелеимон Ёсида, пожертвовал одну ену на Церковь, — видимо, кровного труда; говорил, что христиане блюдут веру, но приращения нет, хвалил и катихизатора, но новых слушателей у него нет.
Так только и слышно отовсюду, что проповедь в застое. Очевидно, что нынешнее политико–религиозные треволнения, или лучше — политико–религиозная болтовня производит свое влияние.
Начальник тюрьмы в Сугамо, Арима, кажется, протестант, отставил четырех буддийских проповедников и пригласил христианского проповедника для заключенных, между тем как между ними только десять христиан и тысяча двести язычников, для которых оставлено было только два буддийских проповедника. — Буддисты подняли из–за этого шум, который с месяц уже продолжается, и против христианства изощряются самые острые перья (собственно кисти), имеющиеся в Империи; налет носящейся в воздухе паутины, но для легкой японской души и этого достаточно, чтобы до времени воспрещать.