Дни гнева, дни любви

Гедеон Роксана Михайловна

Я быстро поднялась со стула. Тонкая салфетка соскользнула с моих колен на пол. Маркиз де Лескюр тоже поднялся.

– Вы останетесь обедать?

– Нет, благодарю, – сухо ответил он.

– В таком случае прощайте. Мне жаль, господин маркиз, но я больше ничего не могу вам сказать.

Он сдержанно поклонился. Маргарита проводила его.

Я действительно решила не делать больше ничего такого, что нарушило бы мое личное благополучие. Прожив в Сент-Элуа два месяца, я вполне искренне была уверена, что могу и остаток жизни провести спокойно и безмятежно. Стоит только

уехать в Вену, убежать из этой ужасной страны, которую я, к счастью и к несчастью, называю родиной. Я поселюсь в Австрии, даже не в городе, а в каком-нибудь крохотном сельском замке, похожем на Сент-Элуа. Я легко обойдусь без мужчин и без света. Дам мальчикам хорошее образование. Пройдут годы, и я стану старой, у меня появятся внуки, и первая часть моей жизни, насыщенная бурными событиями, будет забыта.

Мысли, подобные этим, вовсе не казались мне печальными. Я даже не скучала. Так хорошо было сидеть с малышами у камина в долгие зимние вечера… За окном бушевал ветер, снег налипал на окна, а в гостиной было тепло, потрескивал хворост, мягко сияли свечи. Жанно, как самый маленький, сидел у меня на коленях, Шарло и Аврора устраивались у моих ног, слушали сказки, болтали всякие глупости и были чрезвычайно рады, что я наконец-то нашла очень много времени для того, чтобы быть рядом с ними. В сущности, у меня никого не было, кроме них.

После визита маркиза де Лескюра я пробыла в Сент-Элуа еще пять дней, наслаждаясь спокойствием и перебирая старые вещи на мансарде. Занимаясь этим, я нашла даже старый потрепанный томик Вольтера в зеленой оправе. «Простодушный. Рукопись, извлеченная из сочинений отца Кенеля»… Очень давно, одиннадцать лет назад, эту книгу всегда носила с собой синьорина Стефания, моя гувернантка. Я положила томик в несессер, намереваясь забрать с собой и перечесть.

Спокойное течение моей жизни было изменено неожиданно и бесповоротно.

Как-то раз, отслушав утреннюю мессу в местной маленькой церкви, я встретила господина Рока, старого нотариуса, который когда-то регистрировал мою помолвку. Он совсем высох, стал желтым, как шафран. Увидев меня, он улыбнулся.

– Приятно видеть вас в Бретани, мадам. Хотя, может быть, в Париже вы были бы нужнее.

– Почему?

– По причине последних решений Собрания. Я покачала головой.

– Мне нет дела до этих решений, господин Рока.

– Вы не интересуетесь тем, что происходит вокруг?

– Я больше не интересуюсь политикой, сударь.

– Ах-ах, мадам, и этим себе вредите. Разве вы не слышали, что согласно декрету Собрания все земли и имущество эмигрантов подлежат немедленному секвестру?

– Но я же не эмигрантка. Я больше двух лет назад вернулась. И муж мой, принц д'Энен, умер тут, во Франции.

– А ваш отец? К тому же в этих делах бывает столько недоразумений. Ах-ах, бывает столько прискорбных казусов. У вас могут многое отобрать, пользуясь вашим безразличием.

Я задумалась над словами нотариуса, и меня охватил ужас. В его словах есть резон! Мне из-за отца могут приписать что угодно. Да и мое пребывание в Турине – не подведут ли и его под общий закон? Правда им не нужна.

Им – чиновникам, стремящимся превратить меня в нищую, – было бы за что зацепиться!

– Когда принят этот декрет? – спросила я, бледнея.

– Девятого февраля, мадам.

Силы небесные, почти неделю назад! И еще пять дней мне будет нужно, чтобы добраться до Парижа!

Я бросила все свои бретонские дела, не стала ждать, пока Жак починит карету. Я даже не успела посоветоваться с Паулино. В одном плаще и платье, бросив в дорожный несессер смену белья, духи и немного денег, я поцеловала детей и пешком вышла на проселочную дорогу.

Здесь шла почтовая карета до Парижа.

Я села в нее, с ужасом предвидя, что злоключения мои пока только начинаются.

7

Столица Франции встретила меня весенней распутицей. Днем светило солнце, и снег начинал таять. А к вечеру становилось холодно, валил мокрый снег, налипал на одежду, слепил глаза… Ранним утром я добралась до площади Карусель. За ночь растаявший снег крепко замерз, была ужасная гололедица.

Четыре с лишним дня я тряслась в мальпосте, продрогнув до костей. На мне был лишь плащ и шляпа, никакого меха. С недавних пор стало опасно брать с собой в дорогу что-либо ценное, так как развелось очень много разбойников и грабителей.

Время было раннее – восемь часов утра, но, уже подходя к дому, я заметила, что там что-то неладно. Нетрудно было узнать фигуру Денизы с ребенком на руках. Ее муж, могучий Арсен, страстно доказывал что-то строгому чиновнику. Чуть в стороне стояли другие служанки, опустив головы.

Дрожа от беспокойства, я ускорила шаг. Когда я проходила через ворота, они натужно заскрипели, и это показалось мне недобрым знаком.

Через минуту я увидела, как чиновник опечатывает дверь дома. Я подобрала юбки и бросилась к крыльцу.

– Стойте! – закричала я, хватая чиновника за рукав. – Стойте, вы этого не смеете делать!

Я была так возбуждена, что мои ногти крепко вонзились в ладонь чиновника, и он едва не взвизгнул.

– Вы кто такой? Кто вас послал сюда, негодяй? Служанки с глухим ропотом стали собираться кучкой вокруг меня, всем своим видом выражая мне поддержку. Чиновник вырвался из моих рук, попятился, но тут же снова принял уверенный вид, заметив национальных гвардейцев у ворот.

– Вы оскорбляете власть, гражданка. Это опасно, очень опасно для вас. Помните об этом, особенно если у вас есть дети.

– Кто вы такой? Вы не смеете здесь стоять, это мой дом!

– Я уполномочен Коммуной наложить на него секвестр, как на имущество эмигранта. Вот, у меня есть приказ – приказ мэра Парижа гражданина Петиона и прокурора Коммуны гражданина Манюэля.

Я не знала ни одной из этих фамилий и поэтому сначала немного опешила. Но потом я вспомнила, что в декабре состоялись выборы, на которых место мэра занял Петион, сменив на этом посту Байи.

– Я сойду с ума от вашего вздора! – закричала я. – Вы не можете воспользоваться этим приказом. Это не дом эмигранта. Ведь я здесь, а не за границей, и я всегда была здесь…