Дни испытаний
Шрифт:
— Сказали ведь мне, да я запамятовала. Знаю, что не в городскую, а в какую — убей меня, запамятовала…
Нина побежала к телефонной будке. Тревожно, то и дело застилая глаза, метались кудряшки. Рванула дверцу будки, но та с силой захлопнулась. Там оказался высокий парень в модном пальто и в берете. Он стоял, опершись о стенку, и пристукивал одной ногой. Стекло было разбито, и Нина слышала, как парень громко смеялся.
— Товарищ! — крикнула она. — Мне надо позвонить в больницу.
— Чудно, чудно… А вот знаешь новый курортный
Парень говорил в трубку, не обращая внимания на Нину. «Что же это? — содрогнулась Нина. — Анекдоты? Сейчас анекдоты?»
Она снова рванула дверцу, но с той стороны ее крепко держали. В уши лез голос с нарочитым восточным акцентом.
— Слушайте, вы!.. Понимаете, мне надо в больницу… — Нина рвала на себя дверь и кричала. Голос ее срывался от волнения.
— В психиатрическую? — оторвавшись от трубки и по инерции с тем же восточным акцентом спросил парень. — Вон же телефон свободный.
Действительно, в трех шагах, с другой стороны крыльца того же дома стояла еще одна телефонная будка. Нина бросилась к ней.
— Скорая помощь, — ответил на другом конце провода женский голос. — Куда увезли? Сегодня отправляем в больницу Металлургического.
Хорошо бы нанять такси, до больницы километра два с лишним. Но у Нины нет денег. Послезавтра папина зарплата. В такие дни деньги и дома всегда были на исходе, а карманные исчезали совсем.
Автобусы как назло отворачивали тупые носы, направляясь по другим маршрутам. Нина побежала. «Ничего, через десять минут буду там. И, может быть, вернусь вместе с папой. У него не первый раз плохо с сердим. И проходило. Только бы так! Только бы вернуться вместе с папой. Если уж должно быть несчастье, пусть лучше со мной. Пусть я буду хромать, пусть врачи только успокаивают меня, что это временно. Пусть на всю жизнь! Только бы папа, только бы вернуться вместе с папой!..»
В желтоватом свете больничной приемной Нина различила женщину в белом халате.
— Отец, говорите? Казанцев Сергей Артамонович. — Женщина внимательно посмотрела на Нину. — Сейчас узнаю.
— Сестра! — позвал негромкий мужской голос. И только тут Нина заметила, что в этой узкой, удлиненной комнате немало людей. Сестра взяла у мужчины градусник и, не взглянув на шкалу, ушла в соседнюю дверь. Люди в приемной негромко разговаривали, но Нина не слышала их. Запомнился только рассудительный пожилой бас:
— Сюда каждый с одной думой идет — как быстрей назад вырваться…
«Вырваться! Вырваться! Увести с собой папу».
Вошла сестра. Пробежала глазами по лицам больных, ища Нину. Негромко сказала:
— Казанцева! Пойдемте со мной. Вас туда просят.
«Что это? Зачем? Хорошо или плохо? Надо спросить. Почему я боюсь спросить?»
Может быть, и сестра боялась ее вопросов, поэтому заговорила сама:
— Как звать-то тебя? Нина, значит. Ты скинь пальтецо. Я вот здесь его повешу. Здесь никто не возьмет. Надень халат. Без халата туда не пустят.
— К папе?
— Врачи
Сестра говорила быстро. Даже задавая вопросы, она не останавливалась, не делала пауз.
Некрутая лестница и коридор привели их к большой светлой комнате. Здесь было много людей в белых халатах и шапочках. Когда сестра ввела Нину, голоса оборвались на полуслове. Но никто не смотрел на Нину. Все взгляды словно магнитом притягивало к высокому плотному человеку, стоявшему у окна.
«Профессор Криницин», — догадалась Нина. И, как это ни нелепо, стала упорно вспоминать, где она слышала эту фамилию. Наверное, от отца, но зачем это сейчас? Она отмахнулась от ненужных мыслей и тоже стала смотреть на высокого врача, смотреть испуганно и умоляюще, словно дело было не в состоянии отца, а в этом человеке, словно то, что он должен был сейчас ей сказать, зависело только от него.
— Казанцева? — негромко спросил врач.
— Нина, — подсказала сестра.
— Казанцева Нина, — неизвестно для чего повторил врач и также неизвестно для чего чуть приподнял белую шапочку. Из-под нее показались темные с белыми нитями волосы.
— Что с папой? — спросила Нина.
— Вашего отца привезли к нам в тяжелом, очень тяжелом, безнадежном состоянии.
Профессор старался говорить мягко, но это только подчеркивало грозный смысл его слов.
— У него…
— Он… папа… — перебила Нина и остановилась не в силах выговорить страшное.
— Да, он умер, — сказал врач. — Развязка была…
— Умер! — горестно вскрикнула Нина.
Еще войдя в комнату; она догадалась об этом, и все-таки удар казался ей предательски неожиданным.
Профессор говорил еще. Говорил о том, что смерть была неотвратима, о том, что он много слышал о Сергее Артамоновиче и вдвойне жалеет его. Нина не слушала. Горе теснило ей грудь, клонило к земле.
«Папа, папа! Как же ты мог, как же ты мог! — повторяла она мысленно. — Я не хочу, не хочу без тебя, папа. Я не буду без тебя».
И вдруг вспомнила, как капризничала дома, и там была Царицей. А отец во всем потакал ей. Особенно после того, как ушла мама. Все боялся, что ей не хватает нежности…
Вот она стоит против отца и кричит: «Уйди, ты надоел мне, надоел своей вечной опекой». Это была обидная неправда. Но Нина только что вышла из больницы, сильно хромала, волновалась из-за ноги. Осуждая себя даже в эти минуты, она все-таки продолжала выкрикивать нелепые, словно не ее, Нинины, а чужие слова.
А отец только беспомощно взглянул на нее и ушел в свою комнату.
Размолвка была короткой. Через несколько минут Нина уже просила прощения. Но сейчас все существо ее содрогнулось от боли за отца: «Папа, родной, милый, прости меня, папа»…