Дни испытаний
Шрифт:
Из оцепенения Нину вывел как будто незначительный случай. Утром, когда Гриша еще спал, Любовь Ивановна позвала ее на кухню.
«Опять кормить», — подумала Нина. И где-то под пленкой безразличия ко всему на свете шевельнулась благодарность к этой женщине.
— Знаешь, что я надумала, Ниночка, — Любовь Ивановна говорила виновато и торопливо. — Хочу столы передвинуть — твой сюда, я мой на его место. Мой тоже неплохой. Он, правда, сделан грубовато, но прочный. А ваш, видишь, он раздвижной. Тебе все равно много не готовить, а мне… Видишь, у меня
Нина безразлично взглянула на столик, пробормотала «Да, да».
— Вот я и хочу. У тебя и утвари этой меньше, и готовить ты особенно пока…
«Да, да, о чем говорить», — хотела было согласиться Нина. Но Любовь Ивановна тараторила, не давая ей вставить слово.
— Тебе здесь удобнее будет. Куда удобнее. И мы с тобой будем в расчете. Полняком в расчете.
«Полняком в расчете» — резнуло Нину.
— Из отцовских денег, что тогда из больницы принесли, я ведь только пятьдесят один рубль взяла. А остальные все мои, все мои… Шутка ли такую ораву накормить, напоить, чтобы все было, как у людей… Да и теперь вот… — Любовь Ивановна вдруг осеклась. Нина смотрела не тем безразлично-благодарным взглядом, к которому она уже начала привыкать. Она смотрела совсем иначе, отчужденно и даже брезгливо. «Вот оно! Я думала, она… А она выгадывает «за труды»…
Любовь Ивановна растерянно топталась по кухне.
— Я ведь так. Для тебя. Мне самой что… Я бездетная, я… Да мне зачем? Мне миллион рублей давай…
— Возьмите, переставьте, сделайте, как вам удобнее.
Нина вышла из кухни. «Дрянь, какая дрянь! Захотела заработать. Заработать на поминках, на папиной смерти. А я-то, я-то думала — она от доброты, от чистого сердца…
Надо все самой. Все самой. Ни от кого ни в чем не зависеть. И, прежде всего, устроиться на работу. Пока нечего мечтать об институте. Только на работу…»
Извечный шум, неистребимая веселость улицы снова оскорбили Нину. Она понимала — нельзя обижаться на то, что жизнь не остановилась со смертью ее отца. И все-таки ей было обидно, что здесь все так же, все по-прежнему и никому нет дела до ее огромного несчастья.
Куда пойти? В школу пионервожатой? Беззаботные девочки сидят там за партами. Перешептываются с подругами, косятся на мальчишек. Смотрят вокруг наивными-наивными, не знающими горечи настоящих слез глазами.
В папин диспансер, как предлагал главный врач? Зайти в папин кабинет, где на столе лежит его стетоскоп, в стенном шкафу висит его халат.
Можно на ткацкую фабрику. Там они проходили школьную производственную практику. Нина имеет разряд. Только еще побаливает нога. Не выстоять семь часов у станка.
Но тогда куда же?
Нина подняла глаза, и они остановились на вывеске — «Райком ВЛКСМ». Вряд ли она могла бы объяснить — шла сюда или случайно здесь оказалась. Но именно сюда ей и было надо. Нина не хочет никого просить. Даже друзей
У секретаря райкома комсомола короткая, странная фамилия — Зуб. Решительная и острая, эта фамилия не отвечала его наружности — детски припухлым губам, нежному румянцу на щеках. И в то же время служила основой для нехитрых каламбуров: «Зуб на тебя имеет зуб», «Зуб дает по зубам».
Зуб сидел за огромным письменным столом, подчеркивающим его маленький рост. Напротив в кресле — девушка. Меховая шапочка лихо заломлена набекрень. Лицо миловидное, нежное, но смелое. Зуб кивнул Нине на другое кресло.
— Я же говорю: в театре почему-то отложили эту премьеру, — сказала девушка.
— Так… Значит, сорвали коллективный просмотр.
Зуб заговорил таким неожиданным для него густым басом, что Нина оглянулась — не включен ли где репродуктор.
— Я же объясняю: спектакль отложили. — Девушка пожала плечами.
Зазвонил телефон.
— Здравствуй, здравствуй, — неправдоподобно басил Зуб. — Как не можете? Оркестр должен выступать. Дирижер? Что с ним? Простыл? Так, значит, простыл… — недоверчиво повторил Зуб и, видимо, почувствовав, что пересолил, осторожно покосился на присутствующих. Но продолжал тем же тоном:
— Ладно. Это все объективные причины. Все объективные, ясно? А выступления срывать нельзя. Точка! — Зуб положил трубку.
«Зря я к нему, — подумала Нина. — Он, кажется, только одно знает: «срывать нельзя».
Девушка снова заговорила об отложенной премьере.
— Разве не уважительная причина? — чуть насмешливо закончила она.
— Причина, Галя, всегда найдется. Мне их столько приносят, начни складывать — до потолка не уместишь, — басил Зуб. — Ты бы вот пришла и сказала: было трудно, но мы сделали то-то и то-то.
— Что ж мы, сами спектакль поставим? — девушка еще сильнее сдвинула шапку набекрень.
— А это уж я не знаю. Не знаю… Думаю, не на одном спектакле свет клином сошелся.
Девушка стала прощаться. Она протянула Зубу руку. От двери насмешливо добавила:
— Знаешь, Андрей, с тобой говорить, ох, крепко надо пообедать…
— А ты подумай, Галя… — начал было Зуб.
— Есть подумать, — перебила его Галя и, встав по стойке «смирно!», приложила руку к козырьку. Зуб хотел еще что-то сказать, но девушки и след простыл.
— Слушаю вас, — обернулся секретарь к Нине.
— Может, я не по адресу. Мне надо на работу.
— Образование? — заинтересованно пробасил Зуб.
— Одиннадцать классов.
— Так. А что у тебя случилось? — спросил грубовато, но просто, участливо.
— Почему вы так решили?
— Посидишь здесь с мое, будешь все понимать. Да не гордись, не гордись, рассказывай.
«Нет, он, видимо, не только знает, что «нельзя срывать», — с невольным уважением подумала Нина. Зуб начинал ей нравиться.
Узнав о ее горе, он пересел в кресло напротив.
— А еще кто есть в семье?
В дверь заглянула чья-то вихрастая голова.