Дни испытаний
Шрифт:
На улице тепло и тихо. Под ногами похрустывал весенний ломкий ледок. Юлька не ершится, не задирает Тимофея. Только на этот раз не сует ему под локоть свою маленькую руку.
Они входят во двор. С резким стуком захлопывается калитка.
«Как хлопка!» — думает Тимофей, вспоминая клетки, которые он в детстве развешивал по деревьям, чтобы ловить осенних цветастых птиц. Дверцы этих клеток были на пружинах, захлопывались с характерным стуком, и ребята называли их хлопками.
Даже Нина, вероятно, не узнала бы в квартирной
— Михеич-то дома. Где же ему быть, если он не просыхает. Окосеет, поспит и опять…
На пороге своей комнаты появился Михеич. Крутя в руках штопор, он то улыбался, польщенный приходом Юльки, то хмурился, бросая злые взгляды на хозяйку.
— Проходи, дочка, проходи. И вы, товарищ…
Михеич гостеприимно распахнул двери своей комнаты. Пропустив вперед гостей, он прошипел:
— За язык тебя тянут, Шея.
Юлька была уже в комнате и не слышала его слов. Зато Тимофей оценил меткость прозвища. «Действительно, шея у нее — высотное сооружение».
В комнате у Михеича — стойкий спиртной запах. Кровать аккуратно застелена. Это, видимо, усилия хозяйки. Зато на столе хозяйничает сам Михеич. На клеенке обломанный со всех сторон кусок хлеба. Консервная банка, кусок колбасы. Клеенка вся в пятнах и мутных озерках каких-то напитков.
— Садитесь, — суетился Михеич. — Как ты надумала-то, дочка, а? У меня тут… Я сейчас приберу маленько.
Дряблой ладонью старик сгребает со стола. Юлька отстраняет его. Она уже успела приметить где-то салфетку. Наводит на столе порядок.
— Вот так. Вот так, дочка.
Михеич силится занять гостей разговором, но только выкрикивает междометия, возбужденно топчется вокруг стола.
— Жених, а? — нелепо ухмыляясь и кивая на Тимофея, спрашивает он Юльку. — Ну, не красней, не красней. Ишь вспыхнула как! Дело житейское.
Разговор не клеится. Михеич снова переходит на междометия. Потом выпаливает:
— А как бабушка? Бабушка здорова?
И радостно вздыхает. Вновь нашел о чем спросить.
— Хорошо, хорошо. Здоровье — главное. Особенно, если человек пожилой.
Михеич расспрашивает о бабушке, сколько позволяет ему небогатая фантазия. Наконец, стремительно опускает руку под стол, извлекает оттуда бутылку столичной.
— Тебя Тимофей, говоришь? Тима, стало быть. Давай по одной для знакомства. И ты, дочка, с нами.
Юлька, морщась и закрывая глаза, выпивает полрюмки. Тимофей, преодолевая отвращение, вслед за Михеичем опоражнивает тонкий стакан.
— Да ты, брат, того — можешь. Ты, брат, из наших, — одобряет захмелевший Михеич. — Я уж вижу. Я ее, проклятой, цистерну выпил.
Тимофей сует Юльке хрустящую бумажку. Юлька понимающе скрывается
— Хорошая дочка. Хорошая, — растроганно повторяет Михеич. — А я лишен, ты знаешь, я лишен…
«Чего он лишен? А где Юлька? Ах да, я же ее послал. Неужели уже пьянею? Такой медведь — с одного полстакана!»
Тимофей выпрямляется на стуле, шумно вдыхает воздух.
— А я лишен, — доносится откуда-то издалека.
«Лишен, и черт с тобой! Как к главному, к главному подобраться?»
— Ты закуску-то, закуску не забывай. Ту вот или эту.
«Старый черт забыл, наверное, как еда-то называется. Ему что колбаса, что консервы — все равно закуска. И суп, наверное, тоже закуска… Все чепуха. Как начать, как начать?»
Начала Юлька.
— В магазине никакого порядка, — ставя водку на стол, затараторила она. — Кассирша куда-то испарилась, а народ ждет.
— Ждет? — пьяно спросил Михеич.
— Ждет, — развела руками Юлька. — То ли дело у Александра Семеновича! Там уж всегда…
До чего же наивен переход к Александру Семеновичу. А самый тон Юльки, подозрительно естественный и беззаботный…
«Совсем не может врать!», — презрительно подумал Тимофей. Однако ринулся на поддержку.
Морщинистое лицо Михеича добродушно улыбалось. Один глаз был полузакрыт, а другой глянул трезво и жестко.
«Нет, тут вправду что-то непросто, — мелькнуло у Тимофея. — А может, все это только померещилось?»
Старик опять бестолково восхищался «дочкой» и горестно повторял: «А я лишен».
Они опорожнили еще бутылку. Михеич захмелел и хрипел полулежа на столе:
Шестой гвардейский славный взвод Теперь моя семья.— Сам сочинил, — внезапно соврал он и, пошатываясь, выбрался из комнаты.
— Заметил, как он глянул, когда… — шепнула Юлька.
Тимофей кивнул. Значит, и она заметила, значит, не померещилось…
— Я тебе покажу одеколон лакать! Я тебе покажу! — хозяйка вошла, грубо подталкивая Михеича. Не желая замечать гостей, она оглядела своего постояльца.
— Пожалуй, уже пора. — Это было сказано деловито, как о тесте, которое подошло.
Тимофей и Юлька недоуменно переглянулись. Но Михеич, очевидно, понял значение ее слов. Он опасливо вскинул руку:
— Ну ты, Шея!
Хозяйка уже была возле него. Ловким, очевидно, не раз проверенным сочетанием подножки и удара в грудь она молниеносно повергла Михеича на пол. Села ему на живот, вытянула нескладные длинные ноги.
— Шея! Разоденется, расфуфырится. Интеллигенция! Голой рукой не бери. А здесь что выкомаривает! Здесь что…
Михеич обличал долго, но все менее связно и задорно. Наконец, он пробормотал: «А я лишен» и замолк, окончательно покорившись своей участи.
Раздались первые переливы храпа.