Дни, когда я плакала
Шрифт:
– Хьюстон – один из самых опасных городов в Америке. А Хантсвилл, если ты не знал, – я бросаю на него быстрый взгляд, – тюремный город.
– Во-первых, – говорит Картер, явно задетый, – каждый город по-своему опасен. Во-вторых, Хьюстонский университет находится в центре Хьюстона. Просто не езди в южные районы, и с тобой всё будет в порядке.
Я закатываю глаза.
– От этого мне, конечно, легче. И что вообще представляет собой Хьюстонский университет? Какими программами известен?
– Я не знаю, Куинн. Может, тебе стоит изучить этот
Я фыркаю.
– Почему ты поливаешь его грязью, хотя еще даже не побывала в кампусе?
– Я не поливаю его грязью.
– Поливаешь. Конечно, я понимаю, что он недотягивает до стандартов Колумбийского университета, но… ты ведь тоже.
Упс! Да, это правда, но… Черт!
– Это было жестоко.
– Прости, но ты сама напросилась. Дай Хьюстону шанс. Кто знает? Может, тебе там понравится даже больше, чем в Колумбийском университете.
Я кривлю рот. Может, он и прав. Кампус Колумбийского университета меня всегда немного пугал – с его престижем и тем, как много он значил для родителей. А вдруг в кампусе Хьюстонского университета я буду чувствовать себя как дома?
Глава 8
Если мой дневник у Картера, то он знает…
Мы доезжаем до дома Одена во Флюгервиле, совсем рядом с Остином. На подъездной дорожке припаркованы два «Ниссана Верса» – один черный, Одена, а второй белый. Я паркуюсь на обочине и вижу в окно идеальный двор с кормушками для птиц и розовыми кустами вдоль ограды.
Когда мы подходим к дому, дверь открывается и Оден торопливо сбегает по ступенькам.
– Послушайте, ребята, мне нужно предупредить вас насчет моей мамы.
Картер тут же спрашивает:
– Ей не нравятся темнокожие?
Забавно – у меня в голове возникла та же мысль.
Оден качает головой.
– Нет, она любит темнокожих. – Мы оба вопросительно приподнимаем брови. – В смысле, не прям-таки любит – она любит темнокожих так же, как любит все остальные расы.
Я улыбаюсь, пытаясь не рассмеяться.
– Так в чем проблема? – спрашивает Картер.
– Она иногда может быть чересчур навязчивой. Просто откажитесь от еды, которую она станет предлагать.
Я хмурюсь.
– Почему? Она отравлена?
– Нет, – Оден вздыхает, – это ее еще больше воодушевит. Просто, пожалуйста…
Дверь вдруг широко распахивается. Из дома выходит леди с «маминым» пучком на голове, в серой футболке, заправленной в «мамины» джинсы, и белейших кроссовках и восклицает:
– Здравствуйте! Вы друзья Одена по школе? Куинн и Картер, верно? Пожалуйста, входите. Я готовлю печенье!
Оден поворачивается.
– Сейчас зайдем, мам, – потом он оглядывается на нас через плечо, неловко пряча глаза. – Я прошу прощения.
Она входит в дом, оставляя Одена в напряжении, а нас с Картером в легком смущении.
Внутри пахнет ванилью, пачулями и печеньем. Мы проходим мимо темной
– Кто-нибудь из вас хочет что-нибудь попить?
Одновременное:
– Нет, мэм.
– А ты, Оден?
– Нет, спасибо, мам.
– Как насчет печенья? Оно еще теплое.
Я оглядываюсь через плечо, борясь с соблазном взять одно. Полакомиться печеньем кажется мне сейчас чудесной идеей. Но Оден выразительно смотрит на меня и отвечает:
– Нет, спасибо, мам.
Коридор выходит в прихожую с белыми стенами и тремя закрытыми дверями. Каждая стена увешана полками с безделушками и фотографиями. Оден и Картер проходят направо через виниловую дверь-гармошку. Меня же притягивают фотографии маленького Одена с непослушными кудряшками каштановых волос, неизменно в очках.
Фотографии начинаются с семьи из трех человек, но когда Оден становится постарше, на фото остаются только они с мамой. Я смотрю на самое большое фото на стене, где его отец в военной форме, нижний угол рамы обвивает желтая лента. У меня разрывается сердце.
– Ты готова, Куинн? – спрашивает меня Оден. Встретившись с ним взглядом, я вижу, что он не хочет, чтобы я спрашивала его об отце, и я не спрашиваю.
Я следую за Оденом по трем каменным ступенькам в уютную каморку. Там стоит плетеный двухместный диванчик, покрытый подушками с розочками, и такое же кресло. У меня перехватывает дыхание. Он выглядит точно так же, как набор в гостиной Хэтти. Я почти вижу крошечное тело Хэтти, вдавленное в это кресло. Оден плюхается на него, и я охаю.
Он поднимает взгляд, открывая коробку с диском, выданным мистером Грином.
– Всё в порядке?
Картер садится на диванчик и тоже смотрит на меня.
– Да, всё отлично, – я вхожу в комнату, глядя на коврик с цветочным принтом на полу. – Этот набор мебели, – говорю я, пытаясь придать голосу нотки безразличия, – он новый?
– Да не очень, – он наклоняется перед скромной плазмой, включая свой проигрыватель. – Мама купила его на гаражной распродаже несколько месяцев назад.
Я зажмуриваюсь. Мои родители ведь не продали бы вещи Хэтти, верно? Они никогда этого не сделали бы. Когда-нибудь ей станет лучше. Когда-нибудь она вернется домой.
– Где была эта гаражная распродажа? – спрашиваю я.
– Если честно, я просто однажды пришел домой, а у нас новая мебель, – он с любопытством смотрит на меня. И будто видит у меня в глазах мой следующий шаг. – Пожалуйста, не спрашивай ее! Ее потом будет не остановить. Пожалуйста, не надо!
– Не буду. – Я не хочу знать ответ.
Я сажусь рядом с Картером на двухместный диван, говоря себе, что от него не пахнет, как от Хэтти. Я уверена, что мама Одена купила эту мебель в старом пыльном доме, где всё пахло перечной мятой и табаком, как у Хэтти. Это просто совпадение. Эта мебель не принадлежала Хэтти. Нет. Потому что если да, то я просто взорвусь, так что нет.