Дни Кракена

Стругацкие Аркадий и Борис

–  Я большевик, - упрямо сказал Олег.
– И сижу тут как дерьмо. Безо всякого толка и пользы. Наше место там!

Сашка сидел, откинувшись, и медленно тянул коньяк. Теперь он пил из стакана.

–  Все на свете проморгал, - продолжал Олег.
– Перед Черепановым ходил на полусогнутых, а он враг. Где наши глаза были?

–  Ну, этим заняты те, кому следует, - сказал Григорий.

–  В-верно! Я тоже так думаю! Сталин знает, что делает. Раз не объявляют поголовный набор добровольцев в Испанию, значит, этого делать нельзя…

–  Да. Нельзя, пожалуй.

–  Там люди сидят

поумнее нас с тобой, - сказал Олег. Он тяжело поднялся и пробрался к окну.
– Мать честная, ясно! Мне ехать надо, ребята… Н-наблюдать надо!

–  Ладно, - сказал Сашка.
– Ложись и спи. Ехать ему надо. Тазик принести?

–  Иди ты в штаны… Мне ехать… Н-наблюдать…

Олег пошел кругом по комнате, придерживаясь за мебель.

–  Где мое пальто?!
– заорал он.

Сашка встал, взял его за плечи и усадил, а затем уложил на диван.

–  Дрыхни, астрономия, - сказал он.

–  Й-эхать!..

Олег заснул и сразу захрапел. Сашка вышел и вернулся с тазиком.

–  Среди ночи непременно поблюет, - сказал он.

–  Н-на пол, - сказал Григорий Олеговым голосом.

Сашка сел и вылил остаток коньяка себе в стакан.

–  Теперь рассказывай, - сказал он.

–  Сначала скажи, что с тобой. Ты устал?

–  Конечно, - сказал Сашка.

–  Неприятности?

–  Нет, - сказал Сашка. Он выпил и весь скривился, как от дряни.

–  Ну хорошо, - сказал Григорий.
– У тебя карта есть?

Сашка снова поднялся и принес свернутую в рулон большую немецкую карту Испании. Они сдвинули посуду и расстелили карту, прижав по углам пустыми стаканами.

–  Вот где они, - сказал Григорий.

Сашка засопел.

–  Что же это, - сказал он.
– Это же значит…

–  Да, - сказал Григорий.

–  Что же это, - повторил Сашка.
– Что же это…

–  Я еще надеюсь вернуться, - сказал Григорий.
– Я хочу быть там до конца. К чертовой матери, Сашка, ты это пойми… Я там как за родную землю дрался, как за Ленинград… После гражданской - это первый настоящий бой за советскую власть…

Они долго молчали. Потом громко зазвенел звонок, и Григорий вдруг увидел, как лицо Сашки стало серым. Наступила тишина, только тихонько храпел Олег на диване. Снова зазвенел звонок.

–  Спокойно, - сказал Сашка.
– Это за мной. Ты, главное, спокойно… - Он схватил Григория за руки и крепко стиснул.
– Ты, главное, спокойно…

Звонок.

Сашка сидел неподвижно и только быстро шарил глазами по стенам.

–  Спокойно… Я через два дня вернусь… Максимум, через три…

Он вскочил и бросился в прихожую. В двери начали стучать. Что-то с грохотом повалилось в прихожей, и Григорий услыхал высокий незнакомый голос:

–  Живой не дамся!..

Щелкнул замок. Стало тихо. В прихожей заговорили вполголоса, хлопнула дверь, и вернулся Сашка. Он был совершенно белый, с белыми вытаращенными глазами. Он держал обеими руками телеграмму, в правой руке у него трясся наган.

–  Почтальон, - сказал он, усмехаясь.
– От мамы. Беспокоится, что не пишу.

Он посмотрел на наган и сунул его в карман пижамы.

–  Здорово я его напугал, - сказал он.

Григорий молчал.

................

Спать

хотелось невыносимо. Только спать, и больше ничего Не было больше ни тоски, ни ярости. Глаза сами собой съезжались к переносице, веки опускались, точки и крапинки на серой стене таяли и расплывались. И сейчас же возникала смеющаяся Валькина мордочка… Медленные снежинки в свете фонарей… Большая карта Испании - немецкая карта - и заскорузлый палец баварца Шмидта чертил грязным ногтем кривые линии поперек голубой ленты Эбро… Что там было, на Эбро? Что-то очень плохое или хорошее - надо только подумать и вспомнить. Но думать не хочется. Хочется спать.

Григорий качнулся и ударился лбом в стену. Следователь спокойно сказал:

–  Стоять смирно, ты…

Григорий стоял спиной к следователю. Он смотрел в стену, выкрашенную серой краской, и слушал, как следователь шуршит бумагами, зевает, скрипит креслом. В кабинете было тепло, пахло табачным дымом. Хорошо бы убить следователя, подумал Григорий. И лечь спать прямо здесь, на полу. Закрыть глаза, растянуться и заснуть. Хоть на час. Хоть на четверть часа.

Дверь приоткрылась, кто-то сказал:

–  Угости папироской. Все, понимаешь, выкурил.

Следователь сказал:

–  Бери.

Кто-то почти бесшумно прошел за спиной и остановился у стола.

–  “Беломор”? А “Казбека” нет?

–  Я только “Беломор” признаю, - сказал следователь.
– От “Казбека” у меня кашель.

Чиркнула спичка. Кто-то сказал:

–  Спасибо. Домой, понимаешь, собрался, хватился - папиросы кончились. Может, дашь парочку про запас? Магазины еще закрыты.

–  Бери, - сказал следователь.

–  Спасибо. Молчит?

–  Молчит. Упорный попался, сука.

–  Ну, я пошел. Пока.

–  Пока.

Кто-то почти бесшумно прошел за спиной, дверь открылась и закрылась. Следователь громко, с прискуливанием, зевнул и опять зашуршал бумагами. Как ему не надоест, подумал вдруг Григорий. Неужели он не понимает, что все это - страшная ошибка? Лес рубят - щепки летят. Я - щепка. Нет, конечно, он не знает, что я - только щепка. Он уверен, что я фашист, изменник родины… Как это все они спрашивают: “Расскажите о ваших связях в Испании”. Мои связи в Испании… Если бы ты побывал в Испании, ты бы сдох от страха, подумал Григорий. Или нет? Может быть, ты тоже сидел за валуном и торопливо тянул замусоленный окурок, и смотрел, как догорает фашистская танкетка, и трясущимися руками ощупывал горячий ствол карабина… И теперь, озлобленный, творишь суд и расправу? Но мне-то каково? Каждый день, каждый день, и этому не видно конца, и кажется, что вот-вот сойдешь с ума…

Странно, что меня не бьют, подумал Григорий. Других бьют. Иногда слышно даже, как кричат избиваемые. Вероятно, бьют очень больно. И рано или поздно начнут бить меня. И я тоже буду кричать… Сашка кричал тогда: “Живым не дамся”. Сашка знал, конечно. Может быть, он тоже бил? И он, наверное, так и не дался. Григория взяли в подъезде Сашкиного дома и увезли на эмке. На той самой эмке. “Это недоразумение!” - “Молчите”.
– “Поймите, я журналист, я вернулся из Испании…” - “Там выясним, какой ты журналист”. И потом: “Расскажите о ваших связях в Испании”.