Дни мародёров
Шрифт:
Простояв так ещё пару минут, Ремус отпустил её и скользнул ладонью ей за волосы, нежно обнимая ладонью лицо и тонкую шею. Валери поддалась на ласку — закрыла глаза и накрыла его ладонь своей, прижалась к ней губами. А потом заглянула ему в глаза.
Это был один из тех уникальных моментов, когда непроницаемая раковина Валери Грей растрескалась, а у Ремуса в руках оказалось живое, нежное и уязвимое.
Он не знал, что сказать. Да и все слова сейчас были бы лишними. У них ещё будет время поговорить. А пока ему безумно хотелось сделать то, чего он так хотел весь этот месяц. Он чуть крепче сжал её шею, закрыл глаза
— Нет, — Валери увернулась. Ремус, оглушенный и ослепленный попытался снова. — Нет, Ремус, нет! Не нужно этого! — она оттолкнула его и повернулась к нему спиной.
Ремус растерянно проследил за тем, как она обошла свой стол, поправляя мантию. Как зачесала волосы назад, прижав ладонь ко лбу.
— Я что-то сделал не так? — тревожно спросил он, теперь лихорадочно вспоминая последний раз, когда они виделись. Ему тогда все показалось более чем прекрасным. — Чем-то обидел вас?
Валери оглянулась на него. К выражению непонятной обреченности у неё на лице примешалась жалость и что-то, похожее на насмешку.
— Ты сделал меня счастливой, — беспомощно прошептала она. Так, словно только что неожиданно для себя открыла эту истину. Она взглянула на него так, что Ремус чуть было снова не сорвался с места. Но что-то мешало.
— Тогда почему?.. — хрипло спросил он.
Валери снова отвернулась, её плечи вздрогнули. Ремус испугался, что она плачет и уже шагнул было к ней, как вдруг Валери рассмеялась и снова обернулась к нему.
— Почему? — она игриво хмыкнула и вдруг голос её похолодел. — Да потому что я старше тебя почти в два раза, Люпин, вот почему. Неужели это не понятно?
Ремус моргнул, выходя из ступора, нахмурился и развел руками.
— Ну и что?
Валери снова рассмеялась, так, словно он сморозил отчаянную чушь.
— Боже, ребенок... — не то ошеломленно, не то насмешливо пробормотала она, отвернулась и потерла лоб. Выглядела она слегка не в себе.
— Разве вы думали, что я ребенок, когда мы были там, в колонии? — тихо спросил Ремус, проедая её взглядом. — Там всё было по-другому. Что изменилось?
— Там, в колонии я была уверена, что никогда не вернусь в школу! — звенящим голосом воскликнула Валери. — Как и ты. Мы оба думали, что видимся в последний раз! — она слегка развела руками. — Но мы снова здесь. И я по-прежнему твой учитель, а ты — мой ученик. И между нами не может... не может ничего быть. Никогда. И что, что было — одна большая ошибка, — прошептала она, вновь поворачиваясь к нему спиной и обхватывая себя руками.
Ремус ушам своим не поверил.
— Да какая разница, кто вы и кто я? — воскликнул он, когда справился с собой. — Какая разница, где мы находимся?! Через год я закончу Хогвартс и всё снова изменится! Вы больше не будете моим учителем, мы будем свободны и никто не посмеет нас осуждать! Валери, я... — он подошел ближе. Валери опасливо покосилась на него, но рук не расцепила. — Я знаю, что подвел вас в колонии, знаю, что виноват, но с тех пор я многое понял. Теперь-то я точно знаю, кто я и чего хочу. Я не хочу больше жить в колонии и никогда не захочу. И я никогда больше вас не подведу и никогда не предам. От Хогвартса осталось совсем немного, а потом... если бы вы согласились, мы могли бы пожениться и тогда...
Валери рассмеялась. Ремус осекся и покраснел как рак.
Она смеялась так искренне
— О Боже, Люпин... — отсмеявшись, она вытерла уголок глаза и посмотрела на Ремуса с таким насмешливым умилением, что ему захотелось провалиться сквозь землю. — Ты серьезно?
— Серьезно! — сердито выпалил он, делая шаг вперед. Валери покачала головой и снова фыркнула смешком.
— Почему вы надо мной смеетесь? — сдавленно спросил Люпин, наблюдая за ней и сгорая от стыда и обиды. — Вы думаете, что я шучу?
Валери подняла на него блестящие глаза.
— Я готов доказать! Я могу принести вам Обет, что после того, как закончу Хогвартс... — он даже начал закатывать рукав, но тут же и сам почувствовал, какое это ребячество. — Валери, я не бросаюсь красивыми словами, чтобы казаться героем, — его голос дрожал от напряжения и желания быть услышанным. Как же ему хотелось, чтобы она поверила. — У меня все равно не выходит быть героем, вы и сами это видели в колнии. Но по-крайней мере я могу быть честным по-отношению к вам. И к себе, — он сглотнул. — Я вас люблю. Я хочу быть с вами.
Валери перестала улыбаться.
— И вы тоже хотите быть со мной. Признайте, ведь это так. Я помню всё, что вы говорили мне, помню, как вы... — он осекся. — Почему вы так легко забыли все это? Зачем придумываете эти преграды? Ведь вам на самом деле все равно, что я ваш ученик, ведь правда все равно? И через пять лет это вообще не будет иметь значения. А я буду любить вас. Через пять, через десять... всегда.
Валери стояла, облокотившись на спинку своего кресла и наблюдала за ним, но уже без прежней улыбки. А он стоял перед её столом как нашкодивший школьник. Ему вдруг очень захотелось откатать рукав обратно. Он почувствовал себя так, будто у него вынули все внутренности и выложили перед ним. Пустота. И тошнотворный, гребанный стыд.
— Ты знаешь, сколько мне лет, Люпин? — вдруг спросила Валери.
— Для меня это не имеет никакого... — тут же ответил он, но она не дала закончить.
— Мне тридцать два. Обдумай хорошенько эту цифру прежде чем говорить, что ты готов связать себя со мной на всю жизнь. Через пять лет мне будет тридцать семь, а тебе будет двадцать два, — она чуть откинула голову, разглядывая его. — Ты будешь таким же юным как сейчас и все ещё будешь верить, что возраст для тебя не имеет значения. Через десять лет тебе будет двадцать семь, — она перебирала в пальцах шелковый пояс домашней мантии и не сводила с Ремуса глаз. Он стоял нахмуренный и сопел. — Ты будешь младше, чем я сейчас, а я уже начну стареть. Возможно, ты все ещё будешь верить в то, что любишь меня, хотя и сам уже не сможешь объяснить, почему.
Ремус сердито отвернулся к окну.
Валери продолжала.
— Через пятнадцать лет тебе будет столько, сколько мне сейчас. И ты все равно будешь молодым и сильным, — она склонила голову набок. — Скажи мне, Ремус Люпин, а что со мной будет через пятнадцать лет? — её лицо помрачнело. — Как скоро моё лицо покроется морщинами, а тело перестанет тебя привлекать? И как скоро в твою упрямую голову придет осознание того, что тебе не хочется связывать свою жизнь со старухой, которая не умеет ничего, кроме как охотиться и убивать, и от которой не осталось ничего, кроме ранений и болезней? Как скоро ты от неё устанешь?