Дни моей жизни. Воспоминания.
Шрифт:
И я, счастливая, благодарная и окрыленная, -- вырвалась... на волю, к счастью, к работе, к жизни -- словом, в Москву!
Москва
Я приехала в Москву прямо к маме, которая приняла меня очень ласково и сердечно. Опять я очутилась с ней, с Аличкой (уже 11-летней девочкой, бойкой и хорошенькой) и няней, совершенно не изменившейся за нашу разлуку... Опять были маленькая квартирка, знакомый бюст Щепкина и выбранный Рубинштейном рояль. Только я-то была уже другая.
Наши отношения с К.С. вошли в новую фазу... Вскоре после моего приезда в Москву мы увидались с ним -- у него, в его крохотной квартирке, где-то в церковном дворе одного из арбатских переулков. Его семья
С приезда его семьи мы больше почти не встречались наедине. У мамы он раньше не бывал, у меня там даже не было отдельной комнаты. Да и занят он был круглые сутки. Встречались мы с ним у тети Саши, у Н.М.Медведевой, да еще в театре, но там я не любила видеть его в гриме, в костюмах то какого-нибудь Озрика, то старого боярина: это был не он. Но виделись часто, и мне как-то довольно было его всегдашнего внимания ко мне, крепкого рукопожатия, особых, нам одним понятных разговоров, его писем, а главное его песен, и наши встречи удовлетворяли меня. Я сама осматривалась и решала, что с собой делать. В театральное училище было поздно поступать, прием уже кончился, да я и хотела сразу начать зарабатывать хлеб.
Пока что пробовала писать: написала рассказ, отнесла в редакцию газеты "Новости дня" -- рассказ наивный, слабый, но почему-то его приняли и попросили еще. Написала еще. "Свои лошади". Этот был получше. Тоже напечатали... Тем временем завязывались знакомства, стала бывать, кроме старого друга нашей семьи Н.М.Медведевой, еще у С.П.Кувшинниковой, пропадала в Малом театре, благоговея перед М.Н.Ермоловой, счастливая, когда она скажет мне ласковое слово. Приехал, к моему смущению, в Москву мой жених. Я уже вкусила сладости свободы и только и думала, как бы мне безболезненно порвать с ним...
Незаметно пришло лето. На лето мама уезжала с Аличкой, по обыкновению, на Кавказ и бросила квартиру, которую собиралась менять. Я поселилась летом в Пушкине, взяла комнату на вышке у каких-то скромных людей, которые за полный пансион брали с меня 35 рублей в месяц и закармливали на убой. Старая бабушка Фотинька взяла меня в свое сердце, смотрела за моим бельем и рассказывала о старых временах. А рядом со мной поселилась молоденькая ученица филармонии Наташа, с наивными серыми глазами и толстой косой. Мы сразу подружились, хохотали вместе по целым вечерам, ходили гулять и решили, когда настала осень, поселиться вместе, -- так как мама должна была поздно вернуться с Кавказа и мне было некуда деваться. Мы взяли с Наташей пополам две комнаты, в которых и жили до возвращения мамы, когда она взяла квартирку в том же доме, где жила Надежда Михайловна и где нашлось место и для Наташи.
Эта осень была для меня решительной. Во-первых, я окончательно порвала с моим женихом. Тут были и слезы, и угрозы, включительно до револьвера, но уж на меня нашло такое упорство, что я поставила на своем и после тягостных сцен почувствовала себя наконец свободной. Потом я набралась храбрости и, недолго думая, отправилась к Ф.А. Коршу, бывшему тогда директором лучшего частного театра в Москве. В казенный принимали только окончивших училище. Мне казалось очень просто попросить его взять меня "на выхода" -- просьба настолько
Только после я поняла, что таких, как я, были сотни и что мне помогло исключительно мое имя.
– - Щепкина?
– - сказал Корш.
– - Это хорошо! Поступайте, поступайте к нам, голуба.
– - Только, Федор Адамович, я пока только на выхода могу: я еще ничего не умею.
Он засмеялся.
– - Вот так история! Обыкновенно у меня сразу ролей просят -- Катерину в "Грозе" играть! Ну, на выхода, так на выхода.
Назначил мне маленькое жалованье -- все, чего я хотела, познакомил с режиссером и сказал, что мне дадут знать, когда прийти. Я вышла из театра сияющая и заявила своим, что поступила к Коршу. Тетя разворчалась: "Не подготовившись, так, с бухты-барахты, как это на тебя похоже!" Одобрил меня только К.С., который понимал, что мне надо же зарабатывать хлеб. Прошло дня три, прихожу я домой -- и вдруг получаю пакет из театра... толстый... со страхом распечатываю -- роль! Большая роль! В водевиле "Откликнулось сердечко" -- главная роль. Надо и смеяться, и плакать, и объясняться в любви... Господи, как страшно! Не сумею ни за что! Схватила роль и побежала к Коршу.
– - Федор Адамович, да как же? Вы обещали, что на выхода, и вдруг...
Скалит белые зубы (он так улыбался: глаза не смеялись, смеялись одни зубы):
– - Нечего, нечего -- взявшись за гуж, не говори, что не дюж! Завтра на репетицию, и чтобы роль знать назубок. (Тон решительный.) Отказываться от ролей у нас не полагается, голуба! Дисциплина! Ничего не поделаешь.
Кидаюсь к тете! "Тетичка, помоги -- так и так..." Тетя еще хуже: "Пожалуйста! Ты никого не спросилась, поступила в театр -- выпутывайся, как знаешь!"
Пошла домой... по дороге рассуждаю: "Не убьют же меня! Попробую! Постараюсь играть так, как тетя... Говорить "по-настоящему"! Выучила роль назубок, потом сбегала к Надежде Михайловне Медведевой, которая оказалась милостивее тети и кое-что объяснила мне, затем посоветовалась с Наташей, а главное -- постаралась представить себе, "как это было". Оказалось нетрудно. Героине водевиля было тоже восемнадцать лет...
На репетиции похвалили. Пришел вечер первого спектакля. Конечно, пришел в театр, в уборную, мой дорогой К.С., сам помог мне нагримироваться, посмотрел, как я оделась -- в свое же платье, белое с голубым кушаком, -- и остался смотреть.
К собственному своему изумлению, я имела успех, верно, очень уж казалась юна и мала. К.С. поздравил меня, Корш похвалил, меня много вызывали, а газеты отметили появление "новой, подающей надежды артистки" -- это я-то! Но дальше никто из моих родных, ни я сама никакого значения этому не придали. Я получала роли, как это тогда называлось у Корша, "фисташек", то есть мальчиков и девочек, играла каких-то неаполитанских рыбачков, девочек с ягодами и пр. Газеты отмечали эти эпизодические рольки. Помню ясно забавный эпизод, как мне пришлось играть в какой-то мелодраме внучку И.П. Киселевского. Он всегда страшно путал и забывал роли, а особенно к старости. И вот я начинаю с ним нашу сцену и чувствую, что он все забыл, -- реплики мне не подает, а только что-то мямлит "э... м-да..." Тогда я с энергией отчаяния кинулась ему на выручку (пьесы я всегда прочитывала и знала не только свою роль, а и содержание -- что не у всех тогда было в обычае, как не в обычае были и считки). "Ты, дедушка, хочешь сказать, что..." (тут следовало содержание его реплики). Киселевский просиял и отвечал: "Вот, вот, моя умница!" На это я продолжала: "Конечно, это так, но если ты думаешь, что..." и т.д. Так мы доиграли сцену, он все хвалил меня, а за кулисами сказал: "Что за молодец у меня внучка -- сейчас видно, что папаша Лев Абрамович!"