ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД

Гайдар Егор Тимурович

Пожалуй, главная проблема адаптации к работе в правительстве, особенно в условиях экстремального кризиса, – это радикальное изменение протяженности времени. Ученый планирует свою работу в размеренности лет, месяцев, недель. Советник измеряет время в часах и днях. Руководитель правительства вынужден оперировать временем в секундах, в лучшем случае – минутах. Спокойно подумать несколько часов, неспешно посоветоваться – почти роскошь. В течение получаса провести важное совещание, за три минуты успеть связаться с Минфином – дать распоряжение, за две минуты пообедать, еще через одну минуту выскочить из кабинета, чтобы мчаться выступать в Верховный Совет, – вот это норма, и такая круговерть беспрерывно в течение дня, с раннего утра до поздней ночи. Этот ритм жизни неизбежно создает серьезные препятствия в общении с людьми, друзьями. Нельзя же пригласить близкого друга для хорошего разговора в два тридцать пять

ночи, уделив ему семь минут. Так просто не делается. В результате круг общения неизбежно сжимается до тех, с кем видишься только по делу. Времени не хватает даже на самых близких людей. За весь 1992 год, наверное, всего раза три успел выбраться к родителям, и каждый раз уже под утро и смертельно уставший.

Особенно тяжело все происходившее переживала мама. Она – историк, доктор наук, специалист по внешней политике России на Балканах XVIII – начала XIX века. Ей было четырнадцать лет, когда к деду, Павлу Петровичу Бажову, пришла всесоюзная слава. С тех пор всю жизнь жила в обстановке эмоционального комфорта. Не было серьезных проблем и с детьми. На родительских собраниях в моей школе мама была всего несколько раз в жизни и, как правило, слышала в основном приятные вещи. И вдруг – лавина неприятия, ненависти! В конце 1991 года ее сына костерят в огромных, бесконечных и безнадежных очередях. Стоя в очереди за хлебом, она, к своему изумлению, слышит рассказы о том, что сами-то Гайдары как сыр в масле катаются и в очередях-то, небось, не простаивают. А тут еще вдруг выясняется, что и привычный мир друзей, которые десятилетиями бывали у нее дома, разделился на тех, кто поддержал реформы сына, и тех, кто их категорически не принимает. И все это неожиданно, резко, без всякой подготовки… Понимая это, пытаюсь выкроить свободную минуту хоть позвонить, успокоить.

…Работая с народными депутатами, я часто вспоминал фразу Томаса Джефферсона, одного из отцов американской демократии. Приведу ее целиком, она стоит того: "Исполнительная власть правительства – не единственная и даже не главная моя головная боль, тирания законодателей в настоящем и, наверное, еще на долгие годы – вот главная и самая страшная опасность. Тирания исполнительной власти придет тоже, но в период, более отдаленный от нас".

Это было сказано- в 1789 году при становлении демократии в Америке. Эта закономерность верна и для периода становления нашей, отечественной демократии.

Разумеется, среди народных депутатов было немало достойных людей, к которым навсегда сохраню глубочайшее уважение, – Борис Золотухин, Михаил Молоствов, Сергей Юшенков, Сергей Ковалев, Олег Басилашвили, Георгий Задонский и многие, многие другие. К сожалению, отнюдь не они настойчиво добиваются встреч, толкутся в приемной. Чаще всего там те, кто пробивает какую-нибудь коммерческую сделку и явно обслуживает интересы нахрапистого проходимца, жаждущего то ли экспортной квоты, то ли льготного кредита, а может быть, предлагающего какую-нибудь финансовую аферу. Приходится принимать, отказывать; все это, конечно же, отношений не улучшает.

Самая энергичная, мощная моя поддержка в Верховном Совете – Петр Филиппов, председатель подкомитета по приватизации. Он из Питера, мы знакомы давно, года с 1986-го. Одна из колоритнейших личностей российской политики последнего десятилетия. Экономист, юрист, журналист, предприниматель. Человек с неуемной, кипучей энергией, в свое время немало сделал, чтобы мобилизовать меня и моих питерских коллег к активному участию в политике. Летом 1989 года мы вместе с ним, Чубайсом, Васильевым и еще десятком экономистов провели вместе неделю на Ладоге, плавали на его двух яхточках, обсуждали экономические и политические перспективы. Петр – трибун, прирожденный публичный политик, в 1990-м был выбран в народные депутаты России. К осени 1991-го – один из самых авторитетных членов Верховного Совета, автор важнейших экономических законопроектов.

Сразу после формирования правительства он заехал ко мне договориться о взаимодействии в законотворческой деятельности. Решительно поддержав нашу программу, он в конце 1991 – начале 1992 года полностью, без остатка вложил весь свой парламентский авторитет в нашу поддержку. Методично, громко, просто объяснял законодателям суть того, что мы делаем, доказывал, почему это необходимо, почему других решений не существует. Но парламентское большинство терпеть не может менторов, объясняющих, к тому же, неприятные, непопулярные вещи. Если осенью 1991 года поддержки Филиппова было достаточно для того, чтобы провести почти любой экономический законопроект, то к концу весны 1992-го стало ясно – его влияние на принимаемые решения свелось к нулю. Больше того, его поддержка – достаточное основание, чтобы законопроект был провален.

Большинство парламентариев обожает задавать

вопросы членам правительства. Во-первых, в отличие от законотворчества, это одно из самых интеллектуально необременительных занятий. Один дурак, как известно, может задать столько вопросов, что сто мудрецов не ответят. Во-вторых, это позволяет наглядно продемонстрировать избирателям, как их избранник заботится об их интересах. Особенно в 1991-1993 годах, когда парламентские дебаты в принудительном порядке транслировались на всю страну. Возникавшая по ходу обсуждения того или иного вопроса идея – а не вызвать ли нам сюда кого;то из членов правительства для разбирательства – практически всегда принималась на ура. Приспособиться к этому очень трудно. Такие вызовы на ковер происходят, как правило, внезапно, в то время, когда у тебя совершенно другие важные планы. Причем вопрос, вдруг возбудивший страстный интерес, может быть самым неожиданным и, на твой взгляд, скажем, отнюдь не самым важным для работы правительства на сегодняшний день." Помнится, второе или третье мое выступление в условиях наступающего экономического коллапса в конце 1991 года было посвящено животрепещущему вопросу о выполнении правительством решений Съезда народных депутатов об экономических санкциях против Грузии в связи с грузино-осетинским конфликтом. Только входил в это время в курс дел, плохо знал детали. Лишь в машине, по дороге в парламент, успел просмотреть подготовленный материал. Словом, на мой взгляд, выступил крайне неудачно. Позже, с опытом, понял – лучше настоять на переносе обсуждаемой темы, и, если уж идешь в Верховный Совет, обязательно надо выкроить хотя бы полчаса, чтобы спокойно собраться с мыслями, подготовиться. Поначалу, когда появлялся в Верховном Совете, депутаты стремились увеличить время ответов на их вопросы до максимума. Но потом сообразили: если задаешь вопрос на темы, связанные с экономикой, желательно хоть что-то понимать в предмете, о котором спрашиваешь. Иначе неизбежно перед всей страной, перед своими же избирателями будешь выглядеть полным идиотом. Конечно, от моей гиперюношеской памяти к этому времени остались жалкие крохи, но в общем, если ты постоянно "варишься" в экономике, суть того, что стоит за той или иной проблемой или цифрой, держать в голове не так уж трудно.

Мне кажется, у коммунистов пропала охота задавать мне слишком много вопросов после того, как в ответ на какое-то вполне демагогическое замечание о состоянии здравоохранения я провел с ходу подробный анализ динамики заболеваемости по основным группам болезней на протяжении последнего года. А когда лидер думских аграриев Михаил Лапшин был публично уличен в полном непонимании разницы между учетом зерна в амбарном и бункерном весе, стало ясно – оппозиция опозорена. И потом при каждом моем выступлении по рядам коммунистов и их союзников проносился шепоток: "Гайдару вопросов не задавать". Честно говоря, это была одна из маленьких, но приятных побед.

Кроме любознательности парламентариев, было еще одно обстоятельство, предельно затруднявшее планирование времени, нормальную организацию работы. Это протокол. Когда смотришь по телевизору, как какой-нибудь государственный деятель обходит почетный караул, подписывает бумаги, поднимает бокал шампанского на званом обеде, можно подумать, что работка в общем-то не пыльная. Может быть, оно и так, когда государственная машина работает спокойно и размеренно. А в 1991-1992 годах, когда столько всего нужно было успеть, становилось безумно жалко каждой потерянной минуты. Всякий раз, когда выяснялось, что надо ехать кого-то встречать, провожать, принимать и всегда в самое неподходящее время, – испытывал бессильное бешенство. Серьезные вопросы обсуждаются не на званых обедах и не на парадах. Вместе с тем, уклониться от этого протокола было абсолютно невозможно.

Довольно быстро понял, что мне в административных делах дается и что – нет. Большая часть работы в правительстве – это постоянная необходимость принятия решений при столкновении противоположных ведомственных позиций. Здесь либо кто-то должен принять ответственность на себя, выслушать аргументы и сказать: будет так; либо бесконечно закручивается все та же, ни к чему не приводящая карусель межведомственных согласований. Наверное, именно потому, что я достаточно хорошо видел стратегические задачи, стоящие перед нами, проводимые у меня совещания оканчивались, как правило, конкретным решением. Не исключаю, что эти решения не всегда были оптимальными, но убежден – в сложившейся в конце 1991 года ситуации лучше принять неоптимальное решение, чем не принимать никакого. Хуже всего мне давался начальственный рык, к которому многие в аппарате управления по дурной советской традиции привыкли. Генетически отсутствовала способность кричать на подчиненных. Убедился – с теми, на кого следовало бы кричать, мне лучше просто не работать.