До Берлина - 896 километров
Шрифт:
Я улавливал лишь смысл его слов, и смысл этот, признаюсь, меня удивил.
Газеты всех толков, в том числе и «маленькая» «Правда», на все лады рассказывали о победоносных боях, о том, как растет партизанская территория, о переходе на сторону повстанцев новых и новых частей, словом, об успехах восстания. Этот высокий худой человек, на бледных щеках которого пылал слишком яркий румянец, тут, на массовом митинге, говорил как раз о трудностях восстания, о ярости немецких контратак, о тех зверствах, которые творят гитлеровцы, когда им удается занять населенные пункты на партизанской территории. Мы, разумеется, обо всем этом знали от моего тезки подполковника Николаева, но то мы, а тут шел массовый митинг, и он своей
— Кто же это? — спросил я спутницу, которая покидала меня, чтобы сделать снимки, а сейчас снова меня отыскала.
— Как, вы не знаете? Это же и есть Ян Шверма.
Так вот он какой!
В конце речи, там, где ораторы чаще всего бросают на закуску какую-нибудь припасенную заранее бодрую цветистую фразу, он, не меняя интонации, сказал:
— Товарищи, наше восстание, наше дело в опасности. Все на защиту восстания!
Сказал, отошел в сторону, обтирая со лба и с лица обильный пот, а потом закашлялся, кашлял тяжело, закрыв рот платком. И уже кто-то другой призвал рабочих вступать в ряды повстанцев, браться за оружие. Но действенность первой речи была большая. У грузовика появилось несколько человек, желающих сейчас же ответить на этот призыв.
В Бистрине Шверму нелегко поймать, поэтому я протиснулся через кольцо окружавших его людей. Протиснулся и рекомендовался.
— А, вот вы какой, слыхал о вас, слыхал. Ну, будем знакомы, коллега. Вам ведь до Бистрицы? Вот и отлично, едемте вместе. Пока нас довезут, и поговорим.
Сели в машину, в блестящую лаком «татру», принадлежавшую директору завода.
— Это хорошо, что вы здесь. Когда я улетал из Союза, товарищ Готвальд мне говорил, что не худо было бы обобщить опыт подготовки восстания, в котором коммунистам удалось сплотить все национальные силы. Наш Национальный совет, это, так сказать, Ноев ковчег. Как вы, русские, говорите, всякой твари по паре. Но мы, коммунисты, имеем в руках пятьдесят один процент акций. И пока, как вы видите, можем вводить движение в правильное, в единственно правильное русло, — И снова прозвучала мысль, уже однажды слышанная от Шмидтке: — Об этом стоило бы написать. Может быть, наш маленький опыт пригодился бы коммунистам других оккупированных стран.
Говорил он по-русски довольно чисто, и небольшой акцент придавал его речи особый аромат.
— А каково сейчас положение?
Он вопросительно взглянул на меня. Подумал. И вдруг я услышал:
— Тяжелое… Нет, нет, восстание развивается. Но мы с вами коммунисты и, следовательно, должны смотреть правде в глаза… Вы знаете, что немцы срочно стягивают в Словакию новые и новые части… Ваше наступление у Дукли продолжается, но части восставшей словацкой армии, которые по договоренности с вашим командованием должны были бы. наступать навстречу вашим войскам, увы, своей задачи не выполняют… Им, по-видимому, не по силам одолеть очень уплотнившийся немецкий фронт. Наши войска и Чехословацкий корпус, взаимодействующий с ними, не получают обещанной поддержки, — Собеседник болезненно поморщился, будто от зубной боли. — Немцы тащат сюда новые дивизии, а этот лондонский стратег генерал Виест не хочет взаимодействовать с партизанами. Он, видите ли, за, войну по воинским правилам, за джентльменскую войну…
От Николаева я примерно знаю обстановку, и то, о чем рассказывал Шверма, для меня не новость. Немецкое радио в своих передачах на Словакию с утра до вечера бубнит о победах у горы Дукля. Да и союзнички в передачах Би-Би-Си, как мне кажется, не без тайного злорадства, говорят об этих успехах немецких контратак. Но мы тут, в Словакии, уже видели, что наше наступление, начавшееся 8 сентября, было спичкой, от которой вспыхнула ярким пламенем
Все это я уже знаю, вижу собственными глазами.
Но услышать такую суровую правду от Яна Швермы, который, может быть, и есть скрытая душа восстания, все же как-то необычно.
Я сразу же зауважал этого человека за его прямоту и умение бесстрашно смотреть правде в глаза.
— Ну, а какова же будет судьба того, что вы назвали Ноевым ковчегом?
Шверма помолчал. Думал. Потом сделал рукой жест, будто снимал с лица паутину.
— Не знаю. Не хочу быть мрачным пророком… Несомненно, что все эти словацкие господа в дни успеха восстания перед угрозой немецкой оккупации честно и искренне сотрудничают с товарищами. Но буржуазия есть буржуазия. Помните эту религиозную притчу — еще трижды не пропоет петух и так далее… К этому мы должны быть готовы.
— Так нужны ли были сегодняшний митинг, и ваш лозунг, и эта очередь на запись в волонтеры?
Он поднял на меня свои узкие глаза, глубоко запавшие в темных глазницах, и с убеждением, почти фанатически сказал:
— Да, нужны, — И повторил: — Нужны… Смотрите, смотрите.
По дороге навстречу шла колонна пестро одетых и столь же пестро вооруженных новобранцев, спешивших к станции. Они пели песню, но не маршевую, а какую-то народную, с веселым припевом, под которую им, вероятно, трудно было держать шаг. Проводив колонну ласковым взглядом, Шверма сказал:
— Пополнение. Наверное, поедут в Святой Мартын Турчанский. Разведчики донесли, что туда подтягивается новая немецкая танковая бригада, привезенная из Франции.
Прощаясь, он протянул руку, и рука его оказалась горячей, влажной. Да как же, он болен. И в жару поехал на этот самый митинг.
Очень им заинтересовавшись, у здешних правдистов узнал биографию этого человека. Ему едва исполнилось сорок лет. Здешний уроженец. Юрист по образованию. Подававший большие надежды юрист, с юных лет бросившийся в революционное движение. В коммунистическую партию вступил в дни ее организации — в двадцать первом году. Был одним из создателей чехословацкого комсомола. Писал в "Руде право". Занимался большой политической публицистикой.
Впрочем, компартия бросила сюда, в самую гущу событий, все свои козырные тузы. Культурой и печатью заправляет здесь тот самый поэт Лацо Новомеский, стихи которого я читал в русских переводах еще до войны. Пропаганду направляет Густав Гусак, юрист, тоже, несмотря на свою молодость, старый коммунист, отличный оратор и, как мы в том все время убеждаемся, хороший организатор. А рядом с ними маленький, коренастый, крепкий, будто из бронзы отлитый, Карол Бацилек, рабочий, шахтер, организатор забастовок — все яркие, колоритные фигуры.
Глас вопиющего в пустыне?
Только в дни самых бурных наших наступлений доводилось нам работать так, как работаем сейчас. Занимаемся партизанскими делами, пишем и сдаем написанное почти через день. Доходят ли наши корреспонденции до редакции — это вопрос, ибо, вручая их летчикам или бросая в эфир по партизанской рации, мы не знаем их дальнейшей судьбы. Обратной связи нет, как проверишь? После того как я рассказал Крушинскому о Яне Шверме, мы до рассвета проговорили о партизанах. Крушинский только что вернулся из села Детва, этого своеобразного заповедника бытовой словацкой культуры, где люди ходят в костюмах минувшего века, пашут старинными плугами, сохраняют в обиходе традиционную глиняную утварь. Вот в этом-то тихом селе, где жизнь как бы замерла и дедовские обычаи тщательно охраняются, большинство мужчин, оказывается, ушло в волонтеры, захватив о собой охотничьи ружья и чуть ли не пищали, заряжающиеся со ствола шомполами.