До и после Победы. Книга 1
Шрифт:
Но не все ситуации были полезны. В ноябре я отметил очередной юбилей - семидесятое покушение на меня. Вместе с другими опасными ситуациями - бомбежками, обстрелами, засадами, участием в боевых действиях - количество опасных для жизни ситуаций уже перевалило за две сотни - мною овладел стальной фатализм.
Он стал моим щитом не только против непосредственной физической опасности, но и отложенной. Если раньше я считал достаточной защитой от властей СССР небольшой коллектив, под прикрытием которого я проскользну в советское общество, когда перейду линию фронта, то сейчас, так как я засветился по полной, пришлось создавать небольшой культ личности - мне казалось, что только всенародная если не любовь, то хотя бы известность, могут защитить меня от властей - если те будут видеть, что за мной, пусть и на словах, стоят значительные массы населения, меня не тронут. Конечно, было глупо рассчитывать на это, учитывая судьбу Троцкого, Бухарина и прочих политических деятелей, которые были не менее, а скорее даже более известны и знамениты, поэтому одновременно я старался улучшить и жизнь народа, чтобы его любовь ко мне, если она есть, подкреплялась ощущением заботы. Поэтому и приходилось вставлять в газетные статьи об улучшении жизненных условий упоминания обо мне - за этим следила служба агитации и пропаганды. PR, итить его в кочерыжку.
ГЛАВА 43.
А
То есть на первых порах я получил несколько десятков людей, впитавших от меня навыки обучения других людей. Это были те зерна, вокруг которых затем вырастали конгломераты людей, владеющих новыми техниками и знаниями. И они были очень важны, наверное даже важнее той техники, что была у нас к этому времени. А время на обучение дали нам сами фрицы, не восприняв нас поначалу всерьез, позволив нам создать зародыши военных и производственных структур, научиться новым методам ведения войны и труда.
И к концу сентября это количество более-менее подготовленных специалистов начало переходить в качество - мы вдруг стали способны к производительной, а не только ремонтной деятельности. Прежде всего это выразилось в значительном увеличении строительства жилья и помещений. Для увеличившегося населения мы строили бараки с кубриками на восемь квадратных метров - по восемь человек в каждом или семью, если кому повезло. Естественно, по современным мне меркам такое жилье было не бог весть чем, но на тот момент многие люди жили в гораздо худших условиях даже в мирное время, не говоря уж о военном, когда без наших усилий альтернативой была бы в лучшем случае землянка. А так, эти скворечники имели хоть и печное, но все-таки отопление - маленькие кирпичные или чугунные печки работали на торфе, торфяном коксе или дровах - этого добра было навалом и каждую неделю мы выпускали по торфодобывающему комбайну, чью конструкцию со значительными упрощениями слизали с комбайна, найденного на одном из предприятий - точнее, это была система из черпачного экскаватора, конвейерных десятиметровых секций, отжимного пресса и оборудования для сушилки. Для доставки торфа мы использовали уже существующие либо прокидывали новые узкоколейки к торфоразработкам и потом, если требовалось, перегружали на ширококолейные вагоны - для этого ввели в работу, восстановили, и даже уже сделали собственные опрокидыватели, чтобы уменьшить трудозатраты на перегрузку. Эту высокомеханизированную технологию добычи торфа мы ввели еще и потому, что торф стал основным источником углеводородного сырья для нефтехимии - из него мы гнали и топлива, и масла, и аммиак для производства азотной кислоты - ранее я об этом подробно уже написал. Он же шел и на топливо для газовых печей - промышленных и металлургических - и на электростанции, и для двигателей машин и тракторов, переделанных на работу на генераторном газе - торф стал становым хребтом всей нашей энергетики.
Так что, уже к концу сентября каждую неделю мы вводили в строй более двадцати тысяч квадратных метров жилья - чуть более сотни бараков на двадцать комнатушек. Пока темпы ввода не успевали за приростом населения, и обеспеченность жильем снижалась - недельный прирост выходил всего одну десятую квадратного метра на человека, так что приходилось уплотнять существующий жилфонд, переводить в него общественные здания - склады, сараи, школы - днем учатся дети, ночью спят постояльцы - и прочее. Но мы наращивали строительные мощности - увеличивали количество оборудования на местных бетонных и кирпичных заводах, а то и создавали уже новые - пусть механизация на них была и невысокой. Также организовывали лесопилки с приводом от газогенераторных ДВС или устанавливали это оборудование на существующих, на стекольных заводах плавили все больше стекла для окон. А высокая стандартизация жилья, которую мы приняли за основу, позволила нам существенно механизировать изготовление дверей, оконных рам и окон, мебели, шкафов и полок - созданная за месяц многочисленная оснастка позволяла быстро закрепить и обработать сырье без многочисленных примерок и доводок - и количество приспособлений продолжало увеличиваться.
Количество бригад лесорубов достигло уже двух сотен, а местные лесопилки и деревообрабатывающие заводики и мастерские работали в три смены, пусть ночная и была с ограниченной функциональностью из-за требований светомаскировки. Лес, конечно, шел сырой, поэтому если бараки простоят хотя бы год - будет просто замечательно - мы пока накапливали запасы мха, чтобы затыкать щели, когда доски и брусья начнут рассыхаться. Так как обеспеченность строительными материалами в разных местностях была различной, то, естественно, сами коробки бараков были также из разного материала - как традиционного - бревно, кирпич, так и нового для этого времени - я постепенно вводил панельное домостроение - пусть пока панели и были из досок и бруса с утеплителем, зато изготовлялись не по месту, а промышленным способом на десятке местных деревообрабатывающих предприятиях. Пока панели были на четверть стены, зато их могли кантовать вручную, без кранового оборудования. К тому же даже при таких размерах за день можно было построить барак на cто человек. И строительные бригады дружно утверждали, что это не предел. А отделочные бригады еще за день настилали полы, устанавливали косяки, окна, двери, устанавливали чугунные или складывали кирпичные печи - и очередная партия жильцов въезжала в новое жилье, где была не только крыша над головой, но и теплый общественный туалет, помывочные помещения и помещение для стирки. Естественно, вода шла в лучшем случае из артезианских скважин, а то и возили в бочках из ближайшего водоема, хотя чем дальше, тем все чаще начинали использоваться произведенные нами комплекты из двухлошадных ДВС уже нашего производства, насосов и многометровых рукавов - мы старались максимально высвободить народ от бытовухи. Нагрев выполнялся не централизованно, а в бойлерах, но все-равно, постоянное наличие горячей воды значительно снизило педикулез и простуды.
Второй проблемой, помимо жилья, были обувь
Само собой, довольно много вещей мы собрали по округе - и брошенных по дорогам, и с домов - как оставленных хозяевами, так и нет. Естественно, некоторые были этим недовольны, роптали, и, хотя мы и выдавали расписки в реквизиции вещей с их описанием, но мало кто верил, что их когда-нибудь удастся вернуть хотя бы деньгами. Но у нас просто не было другого выхода - без таких жестких мер половина народа зимой просто замерзнет. Большинство относилось к таким мерам все-таки с пониманием - статьи в газетах, беседы с депутатами - все это приводило людей к пониманию того, что все мы находимся в одной лодке, поэтому местное население и само несло на сборные пункты довольно много одежды, некоторых даже приходилось заворачивать, так как они норовили оставить собственные семьи без последних штанов, что конечно же было не дело - есть излишки - сдай, но и сам не оставайся голым, иначе придется заботиться уже о тебе.
Так что отношение людей к происходящим событиям было разным. Поначалу некоторые играли и нашим и вашим - и хорошо если только восточникам, а то и сотрудничали с немецкой агентурой. Как повернется ситуация - неизвестно, что ожидать от нас - тоже - вот и метались. Тем более что сотрудничество с восточниками не рассматривали как предательство - все-таки те были законной властью, а мы - непонятно кем, хотя за нами и стояла сила, и мы как-то налаживали жизнь, производство - поэтому не уходили, выжидали. Но и пытались усидеть на двух стульях. А с середины осени, когда были налажены какие-то процессы производства и обеспечения, проведены выборы в советы, когда стала видна перспектива, народ как-то стал все более охотно включаться в общие дела, участвовать в строительстве новой жизни. А что жизнь новая, они видели в том числе и по тону газетных статей - к этому времени у меня уже была подобрана команда корреспондентов, которую я натаскал в плане того, что и, главное, как освещать в прессе - естественно, освещать наши успехи, но сдабривать их не столько лозунгами, сколько человеческими эмоциями, хотя и без лозунгов мы обойтись не могли - призыв в это время значил еще очень много. И если поначалу нас слушались, потому что у нас была хоть какая-то структура власти, которую подтверждали документы с привычными печатями (пусть все и липа, но об этом знал только ограниченный круг людей), и которую подкрепляла организованная военная сила, то со временем для большинства это стало уже не столько послушанием, сколько присоединением к великим делам по велению сердца - мы делали дело, против пользы которого мог спорить только отъявленный враг, поэтому все затихли - большинство поддержали, а некоторые, самые отпетые большевики и националисты - затихли на время. Снова ходим по краю пропасти. Но тут уж ничего не поделаешь - приходится самим становиться игроками, рассчитывать не на кого, никто не даст правильного решения и не проконтролирует. Бремя ответственности за решения - они влияют на судьбы людей - собственно, оно заключается в страхе перед тем, как отнесутся люди к твоим действиям.
И, наверное, самым удачным моим действием в этот момент стала организация музеев. Еще в самом начале моей активности я, озабоченный получением как можно большего количества подкрепляющих меня документов, набрел в своих поисках на дедка. Дедок был необычным - он всю свою жизнь занимался подделкой разного рода бумаг - документов, приказов, расписок, денег. Но уже был 'на пенсии', и поначалу ни в какую не соглашался сотрудничать с властью, то есть со мной. Как я смог его тогда уговорить - мне до сих пор непонятно. Но смог, и с тех пор именно он и занимался фабрикацией документов и приказов в тех случаях, когда делать это через официальные каналы было неразумно - если текущую деятельность мы оформляли уже на официальных началах, грамотными кадровыми чиновниками, то некоторые моменты из жизни 'до' так было не оформить, и заставлять этих людей делать подлог мне не хотелось - пусть у них совесть будет чистой, а со своей я договорился еще двадцать второго июня. Но, помимо подделки, дед взял на себя еще и общественно-полезную нагрузку - он подбирал ребят и девчат с задатками таланта и обучал их рисованию - он и сам начинал художником и помимо поддельных денег и документов рисовал еще и картины - как поддельные, так и свои, так что в разных техниках рисования был докой. А я ему обеспечил тихую уютную гавань и общение с детьми - что еще надо одинокому человеку на старости лет. Ну это поначалу он был одиноким как перст и рассказывал о своей нелегкой жизни так, что у неподготовленных слушателей пробивало слезу. А потом как-то незаметно около него появилась и его бабка, и три семьи сыновей и дочки с кучей внуков и даже парой правнуков, так что я иногда подкалывал этого 'одинокого перста', чтобы он и остальных вытаскивал на свет божий, на что он разумно отвечал, что пока погодит, мало ли, а так хоть кто-то останется, если что - и было непонятно, шутит он или всерьез - не удивлюсь, если и всерьез - тот еще тип.