До кладбища и обратно
Шрифт:
19 лет. Очередное лето. Хотя это название уже давно стало условным, просто период, временной отрезок. Одинаково душное время. Уже вечер, темно. На стекле отражение моего лица, на котором проносятся машины, сверкают фонари. Уже полчаса я сижу в кресле на общей кухне с выключенным светом. Я, пожалуй, потерял счет времени сколько я тут. Только цветные огоньки от сетевого фильтра, кнопки чайника и зарядного устройства слепят бликами мои глаза. Освещенная взлетная полоса кухонного порта для путешествий во времени вот единственное что выводит меня от того, чтобы окончательно не провалиться в сон. Легкое облачко тумана, созданное большой чашкой остывающего чая. Режим ожидания. Через следующие полчаса белая светящаяся точка на кнопке чайника превращается в мощное свечение фонаря. Я выглядываю с крыши, туда, где под уличным фонарём блестит снег. Вдали темнеет крупная вывеска, поблекшая от времени, на ней написано «Все дороги ведут сюда». Глухо проезжают машины за колючим забором. В центре двора застывший фонтан, а через забор обшитое пластиком здание. Где-то сверху темное небо и звезды. Они пока здесь, и никто их от нас не спрячет. А еще над высокими домами красные лампочки горят, чтобы пилоты самолетов видели, как
Я понял, что с определённого момента люди видят сон, в котором они исчезают из привычной им жизни и оказываются в длинном-длинном и высоком здании на побережье. Они находятся в маленьких комнатах с окнами во всю стену, из которых виден светлый берег. Всё, что есть там, это чувство пространства и ничего более. в прямом смысле. Потому, что никто не может выйти из этой комнаты. Люди видят краем глаза другие окна, другие лица и они кажутся бесконечно далёкими, замыленными, мало чем интересующимися. в особенности тем, как и зачем они оказались в этом отеле. Так проходит очень много времени. ты смотришь через окно на круги по воде и думаешь, что все изменится, когда можно будет выйти. И настаёт момент, когда действительно можно выйти. можно пройтись по светлым улицам, читать вывески, смотреть по сторонам, наблюдая редко проходящих людей. но существенно всё это ничем не отличалось от того окна в комнате. По прежнему главной характеристикой является чувство пространства. Логика сна забывает дальнейшее, но оно легко предсказуемо. Жизнь циклична и несправедлива, а игру, в которую мы играем всю жизнь задает наше детство.
Родители последний раз приезжали ко мне года полтора назад и теперь лишь присылают всякую ерунду. Типа вязанных носков и овсяных печений. Они видимо так и не справились с тем позором, что про них говорят – «ах это у них сын псих?». А мне уже тоже как-то все равно. Но несмотря на то равнодушие, которое я в себе воспитал за долгие-долгие годы своих мытарств, я всё-таки хочу отомстить. Я хочу вернуться в свой городок и спалить к черту свою школу и уничтожить это дрянное место, где выращивают идиотов. Мне кажется, это именно тот центр зла, который и воспитывал из нормальных людей всех этих зомбаков в пиджаках и прочих. Вы меня, конечно, спросите, как я это сделаю? А я отвечу, что для начала мне просто нужно сбежать. И всё уже подготовлено и всего то нужно сбежать. Побег. Нужен побег как в туповатых шпионских фильмах. Я буду бежать, скрываясь от погони, а сотня полицейских будет меня преследовать и в конце я непременно их всех обведу вокруг пальца. Ну или скорее всего меня снова запрут в этой дыре, ну или убьют. В этом то и есть трагедия или радость жизни, что она непрогнозируема и никогда одинаково не заканчивается…
Я стою на крыше и моей руке дурацкая пластиковая бутылочка, с красным вином. Мне её ещё пару месяцев назад притащил мой безымянный приятель и всё это время я её прятал в ящике с грязным бельем. Туда обычно никто не суется. Вы спросите, что за «безымянный приятель» и я отвечу. Мы живем с ним в одной комнате все эти годы. И несмотря на то, что тут все странные, он, пожалуй, выделяется среди всех остальных. Говорят, что его нашли в лесу с абсолютно пустой башкой: ни имени, ни прошлого, ничего. Кто знает, как этим «пиджакам» надоумило подселить нас друг к другу. Это, наверное, какие-то их странные психологические схемы. Но в итоге я с ним как-то сдружился, а потом мы вместе стали ходить в шахматный кружок. Вы спросите, что за хрень – какой шахматный кружок. Но ведь нужно чем-то занять себя, даже в этой дыре. Наверное, от нечего делать это и стало нашим самым интересным увлечением. Шахматы. Когда ты знаешь все свои возможности и тупо комбинируешь их не в пространстве неопределенности окружающего мира, а относительно хода врага. Опять же это тупо способ контролировать неконтролируемое. Говорят, Гоголь перед смертью много рубился в шахматы сам с собой. Ну и псих же он. Вообще мир так очень упрощается и становятся кране понятной. Каждый твой шаг несет в себе лишь два направления – первое это прервать атаку противника и второе найти его слабое место, чтобы закрепит свою позицию. Очень жизнеутверждающая, надо сказать, система. Но нам, 19-летним, она вполне подходит. Вообще Безымянный нормальный парень, есть в нем какая-то загадка. Он как будто подстраивается под всех нас, постоянно ищет себя в окружающих. Он будто распутывает сложный шифр. Для него даже сходить умыться это какая-то сложная игра. Помните, что я рассказывал про плитку, которая лава. Ну так вот это все ерунду у этого паренька похлеще будет. Для него реальность не лава, а целый апокалипсис из огня, преодоления и конфликтов. Короче всем этим он мне жутко нравится. Он вполне подходил под мою систему.
Да, кстати, я давно придумал свою систему разделения людей, которые мне нравятся и не нравятся. Я разделил их по шахматным типам: пешки – те, кто ничего из себя не представляют, живут себе спокойно в своей простой жизни и ничего им не нужно. Но у них есть суперспособность – когда у них нет выхода и им нечего терять они могут стать кем угодно. Такая типичная история из уроков по литературе про «маленького человека». Слоны идут не сворачивая вперёд, это типа такие дуболомы – никуда не свернут, даже под дулом пистолета. Если дорога прямая и без преград, то они быстро добиваются цели, а если нет тогда любой тупик или неудача для них смертельна. То же самое с офицерами только вот они хитрят, всегда ходят как-то наискосок ожиданию. Но самые коварные это кони – люди, от которых никогда не ожидаешь что вывернут. А даже если ожидаешь, они всегда тебя удивят. Ну а Ферзи это те, кто не перед чем не остановятся, они идут к своей цели вопреки всему. Протаптывают свой путь, не обращая внимания на остальных. Самые опасные ребята. Несмотря ни их изначальный прагматизм и амбиции перепрыгнуть через голову, они движутся вперед ценой и жертвами всех остальных. В этом их самая большая опасность и противоречие. Но есть ещё одна персона которой подчиняются ферзи. Это королева – это та же пешка, но наделенная диким авторитетом. Без возможности перевоплощения. Самое интересное что это она. Женщина. И эту женщину
Я помню тот период. Это как знаете строить мост через океан. Нужно сначала найти твёрдую часть почвы и выстроить сваевую опору. И далее тянуть остальное от этих опор. Если нужно вбивать дополнительные сваи в грунт и всё в таком духе. И только когда в этом море неопределенности появятся опорные точки, только тогда можно уже крыть полотно. Пока нет полотна проявляются лишь разные обрывочные воспоминания, никак не связанные друг с другом. Но чтобы история и человек слились в одно, нужно личным усилием соединить эти точки и дать им направления. Чтобы построенный мост не вёл по кругу. Потому что в таком случае ты и будешь бегать по этому кругу и тихонечко там себе сходить с ума. Если же это будет мост от чего-то к чему-то, то вероятно этот путь будет вести к чему-то важному, и после тебя им возможно кто-то ещё воспользуется.
Вообще я не особо помню себя до 16 лет. Не то чтобы это меня сильно напрягало, но все же. Это все равно что сразу родиться в период, когда можно ухаживать за девчонками, мастурбировать и пускаться во все тяжкие своей телесности. Все думают, что это великолепно – проплыть период, когда мочишься под себя или проглатываешь монеты и выныриваешь сразу, в мосент когда все в принципе понятно про этот мир и тебе кажется, что существует то он, по большей части, лишь для тебя и никого больше.
Судя по записи в моей карточке, нашли меня где-то в лесу. То есть вышел я просто из леса и ничегошеньки не понимал. Был полным овощем и потом постепенно во мне начал пробуждаться разум. Мне потом говорили, что разум – это что-то вне меня, а внутри меня всего лишь приемник. И этот приемник у меня поломался. Но они делают всё чтобы более-менее починить его и меня заодно. Я вообще быстро прокладывал свои сваи и довольно быстро начал читать и писать. То есть как сказал психолог я это все умел и прежде, но по какой-то причине забыл под чистую как пользоваться своим телом и все происходящее со мной заодно. Типа мне сломали антенну. В итоге меня отправили в эту дыру. Тут в меня втыкали намагниченные иглы, сверкали световыми шарами перед глазами и вели непрекращающийся диалог, активизируя на теле точки и связывая их с воспоминаниями. С учетом того, что я постепенно прихожу в норму, видимо всё это работает. Но походу не так как думают эти дураки. Меня тут все называют Безымянный. И я бы не сказал, что меня это напрягает. Мне как-то пофиг. Но есть здесь и плюсы. Я подружился с пареньком. Забавный он малый. И мы с ним решили устроить побег. Куда? Да куда угодно.
Ладно, я рассказал вам это лишь для того, чтоб вы хоть не много поняли то окружение, которое составляет мой данный быт. К тому же именно с Безымянным мы затеяли то, что в этих местах даже бояться называть. Побег. И вот я стою тут на крыше, откуда открывается отличный вид на этот тупой городок. Красиво. Я смотрю во двор – около фонтана сидит Лиза. Это её место – она любит сидеть рядом с этой бетонной могилой воды. Мы эту шутку придумали давненько. «Фонтан без воды». Интересно если какое-то название какого-то предмета противоречит его функции он перестает быть этим предметом? Или этим названием? Не знаю. Есть же такие слава, как свобода, равенство, справедливость, мир. И побробуйте мне доказать, что их значение не меняется. Короче Лиза просто сидит у фонтана и о чем-то там себе думает. Застывшая и неприспособленная к этой жизни. Фонтан без воды. Красота, направленная ни на что. Зато, когда мы выглядываем во двор всегда ею любуемся, она очень красивая и, наверное, для этого и сидит здесь. Я закрываю один глаз рукой и расстояние до Лизы будто бы сокращается. У меня астигматизм и врач говорил, что это нормально. Я смотрю на свою руку и понимаю, что весь трясусь, то ли от холода, то ли от страха перед решающим шагом. От моей тряски вино иногда проливается, и в тех местах куда оно попадает немножко тает снег. Значит я помогаю весне… Я стою и пытаюсь вспомнить что же меня сюда привело, но никак не могу. Мысль блуждает. В моей голове много обрывочных воспоминаний, которые непременно когда-то сольются в общий котел и дадут смысл моей жизни. Вопрос лишь в том, когда это настанет и что тогда будет со мной? Наверняка это уже будет какой-то другой я. Один из сотни тех, кем я могу стать. Не знаю. Я делаю несколько глотков из бутылки и подтягиваю привязанный к антенне канат из стянутых вместе простыней. Канат в ответ несколько раз тянет вниз, от того места куда он уходит я слышу тихий глухой выкрик, похожий на птичий. Это Безымянный, дает понять, что проверил узлы. Отличный он малый. Я ещё раз проверяю на прочность узел у антенны и перевесившись через край отпускаю сначала одну ногу, затем вторую и вот я уже весь целиком парю в воздухе. Сначала я ощущаю легкость, но постепенно на руки наваливается свинцовая тяжесть и они немеют. Страх быстро проходит, и я начинаю неспешно качусь вниз. Из окон высовываются ребята вон, Сом, Киря, Анвар, Линок, Бокби, Коржик, Псина, Соня. Я им улыбаюсь и понимаю, что на их лицах застыл ужас, что-то идет не так я как-то планировал. Я будто зависаю в воздухе и продолжаю висеть. Но почему?
Вокруг темно как в гробу ни одной блестяшки отражающей свет. Будто в глаз светанули фонарем и остался огромный черный след, оградивший от меня весь мир. Короче нифинга нет, только темнота. Я тру и тру свои глаза, но ничерта не вижу. И вот я падаю и куда-то качусь. Боль растекается по всему телу от макушки до пяток. Темнота уплотняется так сильно что я начинаю различать более плотные места и менее плотные. И снова маячат деревья. Одно за одним. Одно за одним. И снова нет ни времени, ни пространства. Темнота всё уплотняется и уплотняется, и луна опускается к моей макушке и тихо тухнет в омуте моих глаз и тогда я уже окончательно погружаюсь в темноту. Растворяюсь без остатка. Темнота уплотняется так сильно что я начинаю различать более плотные места и менее плотные. И вот в этой темноте маячит огонек света. Я цепляюсь за этого светлячка и подхожу. Это череп, изнутри освещенный свечкой. Он клацает зубами и ухмыляется.