До особого распоряжения
Шрифт:
На комсомольском собрании Камил рассказывал свою биографию, потом отвечал на вопросы.
– Сколько получал у бая?
Камил пожал плечами:
– Он ничего не платил. Это был самый жадный человек в кишлаке.
– Отца помнишь?
– Очень плохо. Он редко бывал дома.
Камил боялся взглянуть в сторону Мавляна. Но посмотреть нужно. Мавлян сидел, скрестив руки на
груди. Делал вид, что безучастно рассматривает плакаты и портреты, которыми украшен актовый зал. Он
за
всегда чистая. Ночами стирает. Учится он хорошо: на лекциях боится слово пропустить.
Все-таки Мавлян поднимает руку. Камил застывает, подготавливая ответ: все тот же рассказ о детстве,
о пожаре в кишлаке.
– Как ты представляешь свою будущую деятельность? Что у тебя глазное в жизни?
Вопрос неожиданный. Камил путано говорит о мировой революции, о том, что нужно быть в первых
рядах борцов за народное счастье. В президиуме кто-то одобрительно кивает головой. Все правильно.
Эти же слова написаны на лозунгах. Секретарь ячейки тоже соглашается.
– Правильно, правильно... Ну, а вы-то сами что будете делать?
– Он чем-то похож на Карима. Тоже в
красноармейской гимнастерке. Только волосы светлые, легкие да глаза серые.
– Бывал я в вашем краю,
бывал в кишлаках...
Он словно взял Камила за плечи и резко повернул от лозунгов к тому дальнему нищему кишлаку.
Взбираются вверх поля. Прижались к подножию гордого Айкара кибитки с плоскими крышами, на которых
лежат связки хвороста.
И Камил говорит о родном кишлаке, о неграмотных людях. Он вспомнил старого чабана,
исколесившего все окрестные горы. Как-то старика повезли к далеким родственникам в Самарканд. Он
был на празднике или на свадьбе целых три дня.
Старик часами рассказывал о каменных мостовых, о фонарях на улице, усатом жандарме. Почти
каждый рассказ он начинал фразой: «Когда я был в Самарканде». Чабана считали самым знающим,
повидавшим жизнь человеком. А он не мог даже расписаться. У Джумабая хранилась его бумажка с
кривыми крестиками - свидетельство о вечных долгах.
Будет ли в кишлаке школа? Все зависит от него, Камила, от его товарищей. Так он и сказал.
– Видишь: единогласно приняли. Я же говорил, некого нам бояться, - сказал он после собрания
Рустаму.
– Конечно, некого, - согласился Рустам.
Чувствовалось, он поддерживает разговор ради приличия, чтоб не обидеть Камила, а мысли его
далеко. О чем-то думает Рустам уже не первый день. Очень изменился парень с того вечера у Мехти.
Сейчас возбужденный Камил еще не замечал перемены.
– Нужно Кариму написать. Он обрадуется.
– Конечно, - опять
Подошел Мехти. Поползли усики, сверкнули зубы.
– Привет комсомолу! Слышал, слышал... Нужно отпраздновать.
15
Камил развел руками:
– Подождем стипендии.
– Не обязательно.
– Мехти засмеялся.
– Счастье в наших руках. Так говорит комсомол?
– Так, - ответил Камил.
– Тогда - вечером.
– Мехти хлопнул его по плечу и, повернувшись, зашагал по длинному коридору.
– Видишь, даже комсомольцем стал, а все равно...
– Рустам недоговорил и тоже ушел.
Но если бы он сказал что-нибудь обидное, все равно не испортил настроения Камилу. У него был
праздник.
Они гуляли в хорошем, дорогом ресторане. Такой публики не встретишь на улицах Баку, в коридорах
института. Черные костюмы, белоснежные, накрахмаленные воротнички. За одними столиками шли
деловые разговоры, за другими - шумно произносили тосты. Оркестр играл старательно, без отдыха.
– За комсомол!
– громко объявил Мехти.
Тост прозвучал в этой обстановке странно. За соседним столиком солидные люди переглянулись:
веселится молодежь. Так любящие отцы глядят на невинные шутки детей.
В аудитории института врывались загорелые парни. От них пахло морем и нефтью. Они несмело, с
удивительной осторожностью, раскладывали на столах книги и тетради. Парни обычно не высыпались,
не успевали вовремя поесть.
В ресторане был совсем другой Баку. Этих медлительных с сытыми лицами людей не встретишь в
порту.
С подчеркнутым изяществом Мехти говорит о дружбе. Он обычно начинает издалека. Его притчи
полны красивостей. В них и небо, и птицы, и солнце. Потом неожиданно, в одной фразе, - заключение.
– Солнце восходит каждый день над морем. Пусть стихи нашего друга восхищают блеском и широтой!
Пьют за Рустама. Он уже слегка опьянел и смущенно машет рукой:
– Ну что вы...
Камил не впервые замечает, что круглолицый весельчак еле сдерживает себя. Слушая пышные тосты,
он задумывается, и кажется, что очередная острота его уколет кого-то зло, беспощадно. Наверное,
Рустама. Но вовремя сверкнул строгий взгляд Мехти - и весельчак, прикусив губу, откидывается на
спинку стула.
У Рустама действительно неплохие стихи. Мехти говорит о них со знанием дела. Он хвалит и стихи
Камила. Но не так восторженно.
– Чувствами человека наполнена поэзия Востока. Его радостью и печалью, его восхищением миром. А
мир, друзья, прекрасен. Даже ночью можно увидеть солнце в этих бокалах и в глазах женщин.
– Усики