До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове
Шрифт:
Все тротуары и плоские крыши домов были заняты людьми. У мужчин были безучастные, окаменевшие лица, женщины, наоборот, вели себя истово: кричали, царапали лицо ногтями, рвали на себе волосы.
— Ванечка, что это? Что? Мне страшно…
— Не бойся, глупенькая… Им не до нас.
— Грехи у аллаха замаливают, — объяснила какая-то русская женщина.
— Грехи? — переспросил Фиолетов. — Так вот оно что…
Он поморщился, словно от боли. И не потому, что вдруг испугался этих людей, потерявших человеческий облик. Ему стало страшно при виде дикого невежества и религиозного фанатизма. Сотни только что прошедших перед ним людей, чьей
Как же суметь направить эту силу в нужную сторону, на благо, а не во вред им самим?
…Остаток дня Фиолетов находился под впечатлением увиденного. Радостное настроение, с которым он встретил утро, было испорчено. Они с Ольгой зашли в чайхану, пили там вкусный чай из тонких, как бы перетянутых посредине пояском стаканов.
— Ты о чем все время думаешь? — спросила Ольга.
— Об этих фанатиках.
— Дались они тебе.
— Дались, Леля. Ведь нам с ними и жить и работать. Рядом. Вместе.
Глава пятая
Дул свирепый норд-ост, и поднятая им пыль осыпала прохожих, слепила глаза и норовила сорвать шляпу с Авеля. На Фиолетове была фуражка, и он ее лишь плотнее надвинул на лоб.
— Ну и погодка в этом Баку, — проворчал Енукидзе. Уроженец благодатной Кутаисской губернии с ее мягким, теплым климатом, он никак не мог привыкнуть к бакинским ветрам, которые называл не иначе как самумами.
Он недавно, и снова нелегально, вернулся в Баку после недолгой отсидки в тифлисской тюрьме. Его арестовали в Баку с чемоданом, в котором лежали номера «Искры» с проектом программы партии и несколько брошюр Ленина «Что делать?». Когда допрашивавший его следователь на минуту вышел из кабинета, Енукидзе взял со стола газету и брошюру. «Ты что делаешь!» — заорал на него полицейский, опешивший от дерзости арестанта. «Ничего особенного. Меня уже обыскали», — спокойно пояснил Енукидзе. Стражник так ничего и не сказал следователю, и Авель унес в камеру номер «Искры» и ленинскую работу…
Ветер трепал афиши, наклеенные на круглых тумбах под железными конусообразными крышами. Рядом с анонсом какого-то одноактного водевиля, извещением о предстоящих бегах, объявлением о выступлениях учеников мусульманской школы висели старые афиши, на которых крупными буквами было написано: «Вера Федоровна Комиссаржевская в спектакле „Бой бабочек“ Зудермана».
— Смотрел? — поинтересовался Енукидзе, показывая взглядом на афишу.
— Не довелось, товарищ Авель.
— Жаль. Успех потрясающий! Ай, какой успех! — Енукидзе даже причмокнул от восторга. — Бешеные деньги за билеты. Выручка от каждого спектакля пятьсот, восемьсот, тысяча рублей.
— Так она, выходит, буржуйка. — Фиолетов ухмыльнулся.
— Не говори так, кацо, если ничего не знаешь, — оборвал Енукидзе.
Его так и подмывало поделиться тем, что он недавно услышал об актрисе от самого Красина, к которому они сейчас и шли, но, поразмыслив, решил повременить с рассказом.
Инженер Красин, работавший на строительстве электростанции, жил в небольшом особняке, стоявшем на ее территории, огороженной массивной оградой. У ворот в будке постоянно дежурил сторож. За квартал от проходной Енукидзе остановился.
— Сначала я пойду, генацвале, потом ты. Пароль помнишь? — спросил Енукидзе.
У проходной Фиолетова встретил, могучего телосложения горец в белой барашковой шапке и бешмете,
— Куда идешь, дарагой? Кто тэбэ надо? — Сторож сурово сдвинул широкие черные брови и преградил Фиолетову дорогу.
— Меня ожидает моя сестра…
Если бы в этот неурочный час сторож не услышал пароля, он заподозрил бы — и не без основания — в пришедшем шпиона и отшил бы его давно заученной фразой: «Лэаиыд Барысовыч нэт дома!» Но пароль был произнесен, и Георгий Дандуров — так звали привратника — приветливо улыбнулся.
— Прахады, дарагой. Лэаныд Барысовыч сыдыт дома.
Енукидзе поджидал Фиолетова под чахлым деревцем акации, бросавшим на землю редкую узорчатую тень.
— Как тебе поправился наш Георгий? — спросил он. — Очень надежный товарищ! Сколько запрещенной литературы перепрятал…
Подойдя к домику, Енукидзе несколько раз нажал кнопку электрического звонка — устройства нового для Баку (здесь в богатых домах пользовались подвешенным к воротам молотком) — и прислушался. Звонок, очевидно, был условным, потому что дверь сразу же отворилась, и Фиолетов увидел худощавого высокого человека с ухоженной бородкой, изящно одетого, с галстуком на стоячем накрахмаленном воротничке.
— Здравствуйте, Авель Сафронович! — голос у Красина был низкий, с басовитыми нотками. — А, вы с незнакомым мне гостем?
— По рассказам вы его давно знаете: Фиолетов с Балахан.
— Иван Тимофеевич? Очень рад. Я много слышал о вас и давно хотел с вами встретиться.
Красин протянул руку, на которую Фиолетов невольно обратил внимание: она вся была в желтых пятнах.
— Это от проявителя, — сказал Красин. — Не успел оттереть… Прошу!
Приветливым жестом он показал на дверь в кабинет, заставленный полками с книгами, на которые жадным взглядом уставился Фиолетов. Здесь были книги по технике, по истории, по искусству, беллетристика… На степе рядом с семейными фотографиями висели прикрепленные кнопками афиши выступлений Комиссаржевской.
Красин сразу заговорил о деле.
— Есть новости на промыслах, Иван Тимофеевич?
— Новости, Леонид Борисович, есть, однако не очень приятные. Уж больно плохо живет народ. — И он рассказал про случай с тухлым мясом.
— Да, это страшно. — Красин тяжело вздохнул. — Нужны самые решительные меры…
— Вот мы и пришли к вам посоветоваться… насчет забастовки.
— Да, да, я знаю… — Красин задумался. — Видите ли, товарищи, стачечная борьба как один из способов улучшения жизни рабочих средство эффективное и проверенное всем ходом революционного движения. Далеко не все стачки закончились победой рабочих, но они мобилизовали их на продолжение борьбы, которая в конце концов приведет к поражению не только капиталистов, но и того политического строя, при котором капитализм процветает.
Красин говорил легко, интересно, и Фиолетов слушал его с искренним вниманием.
— Так, значит, вы одобряете решение комитета, Леонид Борисович? — спросил Фиолетов.
— Конечно! И начинать надо не затягивая. Полагаю, что этим мы покажем пример революционным рабочим всей России… Кстати, на забастовку понадобятся деньги.
— И немалые, — сказал Енукидзе. — Товарищ Вацек жаловался, что партийная касса почти пуста.
— Вот, вот… — Красин вынул из бумажника несколько крупных купюр. — Я на неделе отлучусь и не скоро увижу Ивана Прокофьевича. Не откажите в любезности передать ему это для партийной кассы.