До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове
Шрифт:
— А значит, выход один — принудить их силой.
— Вот, вот, Ванечка. Вижу, что ты меня хорошо понял, — сказал Вацек.
— Э… э… позвольте. — К ним неслышно подошел довольно молодой человек с бледным лицом и бородкой. Маленькими острыми глазками он впился в Вацека. — Мне кажется, что вы несете чепуху.
— То есть как это чепуху? — Вацок возмутился.
— Очень просто. Если мы хотим добиться победы в стачке, то надо действовать, а не сидеть сложа руки. Ломать машины, устраивать пожары на промыслах! Капиталистов, — он посмотрел на Вацека,
— Так вот, оказывается, кто затеял поджоги!
— Не отрекаюсь. Да, я призвал к этому сознательных рабочих. Ну и что?
— А то, что мы тебя сейчас заставим таскать мешки с песком. Понятно? Ишь нашелся защитник рабочего класса!
Человек с бородкой поспешно ретировался.
— Не знаешь, кто это? — спросил Фиолетов.
— Узнаем… А сейчас давай расскажи-ка им, — Вацек показал на стоявшую в стороне кучку рабочих, — почему мы за стачку, но против поджогов. И Абдула пускай выступит.
— Да что вы, Иван Прокофьевич, какой из меня оратор!
— А ты учись… Вон Ванечка тоже не умел выступать, однако научился. А я до мастерских попробую добраться.
Фиолетов умел приспосабливаться к аудитории и знал, с кем и какими словами надо разговаривать. С рабочими мастерских он говорил иначе, чем с рабочими нефтяных вышек, преимущественно мусульманами. К ним он обращался по-азербайджански, и это всегда вызывало повышенное внимание и уважение слушателей к русскому парню.
Он всегда увлекался, выступая. Начинал негромко, чуть растягивая слова, медленно, даже запинаясь, но чем дальше, тем громче и увереннее звучала его речь.
Так было и сейчас, и он не обратил внимания на околоточного надзирателя, который подошел к толпе. Много раз за время забастовки выступления Фиолетова слушали и околоточные, и полицейские, даже жандармы. Их «по-хорошему» просили не вмешиваться, и они не вмешивались, даже не перебивали выступавших, особенно если те ругали только правительство и дворян, а самого царя-батюшки не касались. У ораторов это называлось «посуду бей, а самовар не трогай». Сегодня все получилось иначе.
— Разойдись! — крикнул околоточный.
Точно так он кричал и раньше, в другие дни, по тогда никто не расходился и околоточный молча сносил это. Сейчас он проявил настойчивость, подошел к Фиолетову сзади и положил ему руку на плечо.
— Поговорили, и хватит! Попрошу следовать за мной!
Фиолетов хотел броситься в сторону, затеряться в толпе, но двое переодетых полицейских крепко схватили его за руки и усадили в стоявшую неподалеку пролетку. Фиолетов нашел глазами перепуганного Абдулу.
— К матери сходи, передай, чтоб не волновалась. Я скоро вернусь.
— Ну, это как сказать, — усмехнулся околоточный. Ехали долго и остановились возле казенного вида здания с часовым у входа.
— Вот сюда прошу пройти, молодой человек.
Фиолетов вошел в кабинет и за письменным столом увидел того самого пристава, с которым схлестнулся
— Вот, ваше высокоблагородие… Задержан в Сабунчах. Выступал перед мусульманами с подстрекательской речью, — доложил околоточный.
Пристав Фиолетова не узнал. Он указал рукой на стул и, не отрываясь от бумаг, которые просматривал, начал задавать привычные вопросы:
— Паспортная книжка при вас?
— Не имею обыкновения ее носить в кармане.
— Напрасно… Фамилия, имя, отчество?
— Гоголь, Николай Васильевич.
— Место рождения?
— Местечко Сорочинцы Полтавской губернии.
— В каком году родились?
— В тысяча восемьсот девятом.
— Что-о? — Пристав потряс головой и уставился на Фиолетова.
По обыкновению, он записывал ответы автоматически, не вдумываясь в их смысл, и только сейчас понял, что этот дерзкий мастеровой в косоворотке попросту издевается над ним.
— Прекратить комедию! — крикнул пристав. — Ваша фамилия?
Придумывать что-либо новое не имело смысла: его настоящая фамилия была хорошо известна полиции. Пристав тем временем поостыл и внимательно смотрел на Фиолетова.
— О вас я слышал неоднократно, однако встретиться до сих пор не пришлось… Ну что ж, господин Фиолетов, расскажите, как вы занялись противуправительственной пропагандой и кто вас настрополил в сем преступном деле. Ведь вы еще слишком молоды. Перед вами вся жизнь, а вы уже стали на скользкий и опасный путь. Хочу предупредить, что чистосердечное признание, раскаяние может ослабить меру наказания, которого вы заслуживаете.
— А мне раскаиваться не в чем, господин пристав. Ничего противуправительственного я не делал, революционной пропагандой не занимался…
— А подстрекательство к забастовке? — перебил его пристав. — Ведь вас неоднократно уличали в этом. И господин околоточный, и некоторые чины полиции слушали ваши зловредные речи.
Фиолетов молчал.
— Ваше право… — Пристав пожал плечами. — Но в таком случае я вынужден буду вас задержать.
…Камера, куда тюремный надзиратель привел Фиолетова, была полна народу. Все почему-то стояли, переминаясь с ноги на ногу.
— Ванечка! — окликнул его один из заключенных, и Фиолетов узнал токаря Гаджибекова из их механических мастерских.
— Здравствуй, Расул… А тебя за что?
— Листовки раздавал… Тут нашего брата, Ванечка, много.
Настроение у Фиолетова было подавленное. Угодить в тюрьму в то время, когда решается вопрос, быть дальше забастовке или не быть, когда до предела накалилась атмосфера на промыслах, когда надо бороться с поджогами и выступать, выступать… Томила неизвестность: что с ним будет? Как там мать, сестренка, отчим? А он еще сдуру пообещал скоро вернуться. Вернулся!.. И как там пожар? Не дойдет ли огонь до их казармы?..