До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове
Шрифт:
Нары на день поднимались и закрывались на замок, а на липкий кировый пол наливалась вода, чтобы заключенные не могли днем лечь. К ночи надзиратель принес мешок трухлявой соломы и бросил на пол. На нее улеглись те, кому не хватило нар. Маленькая керосиновая лампа над железной запертой дверью скоро погасла — так мало было в комнате кислорода.
А утром Фиолетова и еще десять человек из камер вызвали к начальнику тюрьмы и объявили, что все они свободны.
— Благодарите господина Гукасова. — Жирный, с бульдожьим лицом начальник тюрьмы подобострастно улыбнулся.
Фиолетов
«Неужели мы проиграли?» — подумал Фиолетов и тяжело вздохнул от тревожного предчувствия.
Закапчивалась третья неделя забастовки. Промыслы продолжали гореть. В первый день пожар уничтожил сто вышек, во второй — восемьдесят, какой урон был нанесен в последующие дни, никто не считал. Дым застилал не только промысловые районы. Когда ветер подул на Баку, белые рубахи расквартированных в центре города солдат потеряли свой первоначальный цвет. Вынесенные из лавки лепешки лаваша через минуту покрывались черными хлопьями сажи.
В один из таких дней Фиолетов шел пешком в типографию. Если бы работала конка, он бы истратил последние копейки и за полчаса добрался бы до типографии, а так придется по жаре плестись полдня. Но конка бастовала. Хотя… Фиолетов вдруг услышал звонок маленького колокола, в который обычно ударял кондуктор. «Неужели они вышли на работу?» — с тревогой подумал Фиолетов. Да, конка работала. Кучер нервно гнал лошадей, почему-то поминутно поглядывая направо. Из-за своей близорукости Фиолетов не мог понять, что там заинтересовало кучера, и подошел к вагончику на остановке. «Так вот в чем дело…» — протянул он. Рядом с кучером гарцевал приставленный к конке верховой казак, который то и дело грозил ему своей плеткой…
Кое-где забастовщики сами стали выходить на работу. Вышел и отчим Фиолетова. Однажды утром он стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Баста! Больше не могу. Есть нечего, Иван. Кори ты меня, не кори, а сегодня я выхожу.
А еще через несколько дней рабочие промыслов читали свежую листовку Бакинского комитета. Она закапчивалась словами: «Победил царь-голод, а не царь-самодержец». Еще догорали нефтяные ямы, а на черной обугленной земле плотники рубили новые вышки. Вместо сгоревших паровых машин выписывали новые. Заново строились доки. Впервые после трех недель заголосили гудки.
Начал работу и Фиолетов, но работал без охоты, с оглядкой, словно чувствовал, что долго оставаться ему в мастерской не придется. Так оно и вышло.
Как-то перед концом смены явились двое полицейских в сопровождении табельщика из конторы.
— Фиолетова не видел? — спросил табельщик у попавшегося на глаза Вацека.
— Он, по-моему, на работу не вышел, — сообразил ответить Вацек.
— Как не вышел? — удивился табельщик. — Утром я его видел.
— Очевидно, обознались.
Вацек поискал глазами кого-нибудь из своих,
Пидорич вытер руки о паклю и не спеша направился в конец мастерской.
— Полиция… За тобой, — шепнул он Фиолетову. Медлить нельзя было ни минуты. Фиолетов подбежал к открытому окну, вскочил на подоконник и спрыгнул на землю.
В мастерских он больше не появился.
Стояло раннее туманное утро, одно из тех, когда еще не ушла слякотная зима, но и не пришла еще бурная южная весна с ковром красных тюльпанов на окрестных холмах. Фиолетов медленно брел по Николаевской улице, намереваясь зайти в паровозное депо: не попадется ли там какая работенка.
На Николаевской находилась редакция местной газеты «Каспий». Фиолетов взглянул на добротное каменное здание типографии и увидел, как из подвала гурьбой выбегали мальчишки с пачками газет.
— Высочайший манифест! Япония напала на русский флот в Порт-Артуре! — кричали вразнобой мальчишки. — Читайте высочайший манифест!
Через несколько минут Фиолетов читал этот «высочайший»: «Объявляем всем нашим верным подданным… японское правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать нашу эскадру… По получении о сем донесения наместника нашего на Дальнем Востоке, мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии».
«Час от часу не легче», — подумал Фиолетов. У него еще не сложилось свое отношение к услышанному, он не мог понять, кто прав, кто виноват и что он будет говорить рабочим. Вспомнились рассказы покойного деда о русско-турецкой войне, Шипке и Плевне. Тогда русские войска пришли в Болгарию как освободители. А сейчас кого будут освобождать? Корейцев? Маньчжуров?
С этими невеселыми мыслями он зашел в библиотеку. Лидию Николаевну он не видел давно, все некогда было: сначала забастовка, потом поиски работы…
— Ванечка! — Лидия Николаевна даже всплеснула руками, увидев Фиолетова. — Я уже потеряла надежду вас встретить. Что с вами было?
Он рассказал.
— Я боялась расспрашивать о вас читателей. Увы, не каждому можно доверять. Трудные времена.
— Еще какие трудные, Лидия Николаевна. Вот скоро начнут забривать нашего брата.
— Да, война… Но рабочих с промыслов, пожалуй брать не будут. — Она запнулась. — Простите, забыла, что вы не работаете. Хотя… Знаете что, Ванечка? Есть у меня знакомый инженер в ремонтных мастерских Питоева. Зайдите-ка туда, а я с ним поговорю.
— Спасибо, Лидия Николаевна.
— А пока, может быть, займемся вашим образованием, как в добрые старые времена? С чего бы нам начать?
— Давайте с истории, Лидия Николаевна. И политической экономии.
— Хорошо, Ванечка, я постараюсь вам помочь. — Она перешла на шепот. — Все листовки, которые выпускались во время стачки, я сохранила.
Фиолетов благодарно кивнул.
Из библиотеки кроме книг, которые Лидия Николаевна называла «прочетными», Фиолетов унес брошюры «Второй съезд РСДРП», «Наши разногласия» и толстую книжку князя Кропоткина «Записки революционера».