До поворота (Кровавый Крым)

Якимец Кирилл Игоревич

— Рота, па-адьем!! — весело гаркнул волосатый, убредая куда-то вдаль, в сторону остро пахнущенго сортира, прямоугольного и неопрятного.

— А шампанское где? А?! Была еще бутылка!!! Была здесь! — ревел разбуженный. Солце уже ушло за театральные декорации почти лысых гор, ветер дул с моря, мешая сортирную вонь с резким мускусным духом айвазовско-гриновской романтики. Таня и Грета, мало обращая внимание на происходящее, ставили синюю прочную палатку чуть в стороне от других, поближе к машинам, которые держали пустую пограничную зону между собой и этой странной ордой. Лохматый мужик, забыв, что дом его раздавлен, искал шампанское: выстроив в ряд всех присутствовавших, требовал вернуть украденное. Пытавшаяся с пьяных глаз его урезонить встрепанная снаружи, да и, видать, изнутри, девица получила по морде — отлетев к забору,

она даже не попыталась подняться, а вместо этого грустно запела:

«У меня на жопе сорок пять прыщей,У меня неправильный обмен вещей,И хоть регулярно мою жопу я,Все равно прыщей на жопе трам-пам-пам…»

Слава, невольно попятился, но заметив, что Мила уже влезла в синюю палатку киевлянок и втащила туда сумку, замер на месте.

— Ты!! — раздалось от строя, где все глупо хихикали, стараясь остаться незамеченными. Теперь мужик уставился мутными глзами прямо на него, — Верни бутылку!!!!

Со всего размаху Слава влепил подошедшему пьяному верзиле пощечину, тот не устоял на ногах и грохнулся на кучу гладкого стекла, распозшуюся по его жилищу. Полежав какое-то время тихо, он стал шарить вокруг себя руками, словно собирая осколки своей памяти в единый кулак. Слава приготовился к дальнейшей борьбе.

— Ага, — торжественно огласил верзила, — Нашел! — в одной руке он держал пыльную бутылку, — Вернули, сволочи!!! Так вас всех! На, попей, — протанул ее Славе. Не обратив на поверженного в прах врага внимания, Слава подошел к костру и присел на поваленный чурбан. Уставшие девушки пытались сварить в почерневшем котелке бурду из пакетика чешского супа и гречневой каши. Приятно заурчало в животе, с краю от воображаемой кухни валялся прозрачный целлофан с мидиями…

Вернулся, распространя вокруг себя полный едкого аромата воздух, давешний волосатый:

— Виктор. Летенант запаса. Коммандир гондонного взвода! — четко представился он, сунулся к девушкам, но те его отогнали. — Давайте, что ли, споем? — предложил он кому-то, взяв в руки измученный инструмент. — Горька моя судьба, не может горше быть, я никогда не брошу пить!.. — сиплый бас переплетался с нарочитыми «петухами».

— Витя, Витя, может ты пожрешь лучше? — предложил какой-то невысокий человечек.

— Давайте лучше выпьем, — была уже почти ночь, и Слава перестал различать людей, ему наливали, дали каши и хлеба, но с вопросами никто не приставал. Мила переодически мелькала у костра то тут, то там. Внезапно Витя начал буянить — этого, кажется, все уже давно ждали, и теперь забавлялись каждый на свой манер. Слава решил остановить зарвавшегося хулигана, но Витя уже не держался на ногах — два первых удара в челюсть прошли мимо. Когда, повалив пьяного на землю, Слава попытался заломить ему руки за спину, тот внезапно укусил его в бедро, сзади, там, где уже и не бедро вовсе… Укусил сильно, зло, как кусает бешенная крыса. От неожиданности Слава подпрыгнул и попал боком на остатки костра — не обжегся, только брюки задымили, но быстро погасли. Витя куда-то делся. Вокруг происходила непонятная суета и оживление: ловили молоденького поросенка, неосторожно вышедшего к людям. Наверное, поросенку тоже хотелось праздника.

— Держи, держи! Загоняй! — орали мужики, прыгая за юркой жертвой.

— Оствьте его! Немедленно прекратите! — ныли девушки, гоняясь за мужиками.

— Костер разводите! Шашлык есть будем!

Но, видно, поросенку это все нравилось, он бегал между палаток, смело шмыгая среди разозленных людей, не даваясь в руки, сбивал колышки, валявшуюся на земле посуду. Кто-то наступил на гитару, раздался треск. Принявшись буянить по-настоящему, Витя обвинил во всех бедах жидо-массонский заговор и Жириновского. Откуда-то взялся нож… Славе стало тоскливо: «Ну вот, сейчас они его убьют, такого маленького и славного, — поросенок был ростом уже с хорошую дворнягу, — будут резать, он будет плакать, а я ничем не смогу ему помочь». Слава брел по прямой, прочь от всего этого шума и суеты. Теперь к погоне подключилось еще больше народу. Поросенок разгромил напоследок тент, укрывавший чью-то машину, и решил, наконец, смыться — тихонько улизнув от разьяренных охотников, он пристроился к Славиной ноге, пошел рядом, доверительно похрюкивая.

Найдя подходящее уединенное

место, Слава сел на бетон и стал думать. Поросенок лег рядом, у самых ступней, изредка к чему-то прислушиваясь, как верный сторожевой или охотничий пес. Слава думал о всех людях, то есть о человечестве, его месте во Вселенной, такой безграничной. Звезды уже намозолии глаза, но он все равно на них смотрел; далекие и нежно-холодные, само воплощение некоего идеала и совершенства, они невольно притягивали к себе его расползшееся по поверхности земляной доски слабое и беспомощное сознание. «Может быть, там тоже есть Разум, — мысли не думались, а переживались во всей полноте своего бытия, между ними и телом исчезла китайская стена мозговой коры, и мысли стали едины со всем окружающим, особенно с последним истинным другом — поросенком. — Может, он (Разум… или — поросенок?) огромный и могучий, как океан. Как Солнце. Звезды такие большие и перемигиваются между собой целую вечность. Бессмертны. — Тут Слава вспомнил, что свет от них до нас доходит через миллионы лет, и заплакал, стало жаль себя, поросенка и их всех, не понимающих бессмертную истину, что все относительно, — Перед вечностью все пустяки! — он лицезрел первозданный хаос и потерялся в нем. — Песчинки, голые неразумные песчинки…» Поросенок ласково терся о сбитые, онемевшие ноги — одинокий друг, но когда ночной бриз принес на сизых крыльях запах разбросанных объедков, друг внезапно предал Славу, уковылял в заросли высокой травы. Стало совсем грустно, вовсе невмоготу, дыхание съежилось в груди и не желало… дышать? Слава осторожно опустился под козырек пляжного навеса, пристально вглядываясь в гигантские призрачные телеса блестящего моря, расписанные поверху звездами; он пытался разгадать какую-то важную тайну… Словно там на самом деле есть эта самая тайна.

— Двенадцатый имам, он придет, точно, раз так написано, значит… — бубнил сумеречно-закомый голос, от которого приятно шли по коже знакомые страшные мурашки.

— Ты, давай, забивай, забивай. Фу, черт, опять штакент сломал! — слегка дребезжал девичий голосок — Дубина! Имам, будет тебе имам, ты раскумариться дай только! — в ее тоне злобно проскакивала стервозная нежность.

— Не понимаете вы все, — и Слава был согласен, но сидел на лавочке рядом тихо-тихо, как задумчивый мышонок, и все смотрел на искрящуюся воду и огромное небо.

— Бекушка, ну не тяни душу. Это тебе имам, а мне… — в темноте наконец запрыгал красный, как глаз дьявола, огонек. — Вот теперь хорошо, — после минутной задержки Мила больше не хотела плакать, — Ну чего там отчим, как поживает?

— Ты хотела что-то вернуть?

— Держи, все девять, как было…

— Было десять.

— У нас было девять…

— Тебе его не жалко?

— А тебе? Меня бы кто пожалел!

Бандит что-то сказал и укоризненно поцокал языком, Мила жадно сделала еще одну затяжку и передала папиросу:

— Он не виноват.

— А кто у нас виноват? Однажды Ходжа Насреддин…

— Ой, нет! Про гарем я уже слышала и про зонтик тоже…

— И так ничего не поняла.

— Ну, куда уж нам со своим некошерным рылом…

— Ты глупая мелкая девчонка, сейчас ты решила жить или умереть человеку, прекрасному человеку, которого так хорошо знала с детства.

— Да, а кто грохнул Марго и другие были, между прочим! — она отобрала огонек, — Все равно не отдам! Если хочешь, можешь зарезать меня, раз уж обещался, вот уж точно никому не жалко!

— Двенадцатый имам придет и всех нас рассудит, кто прав, кто виноват…

— И что нам делать? — вставил Слава, завороженно гляда на слабое трепыхание волн. Он не замечал, как бандит стал медленно разворачиваться, но Мила сунула ему в руку папиросу, томно заверив:

— Свои.

— А что произошло с Ходжой Насреддином? — наверное это и была та тайна, которую он должен обязательно сегодня разгадать. — А правда, свиней есть нельзя? Они же такие милые…

Рассмеявшись, Мила харкнула на камни так обидно, неприятно, что Слава поднялся с топчана и побрел прочь, вперед, искать поросенка и объяснить им всем, что приличные люди свиней не едят, так велел имам, а то придет — разберется со всеми, и еще у него есть брат, большой и сильный, как двенадцатый имам, он ему все расскажет…Хотя бы и про Ходжу Насреддина… Внезапно Слава понял, что про Насреддина он ничего не узнал и повернул обратно. Но кругом больше не было ни навесов, ни бетона, везде валялись какие-то люди, некоторые вроде даже купались.