До рая подать рукой
Шрифт:
Полгорода уже позади, они рядом с еще одним проулком между зданиями, когда странный свет вспыхивает справа от них, на улице, они видят его в тоннеле между деревянными стенами. Синий и искрящийся, короткий, как фейерверк, он дважды пульсирует, прежде чем погаснуть. А из темноты, которая следом за вспышками слепит глаза, в проулок с улицы вваливается дымящаяся, черная масса и несется на них.
Шустрый, но неуклюжий, словно марионетка на дергающих ее нитках, с костлявыми плечами, острыми локтями, шишковатыми коленями, Гэбби с удивительным проворством отскакивает с пути черной массы. Кертис
Со скоростью снаряда, вылетевшего из жерла орудия, мертвый мужчина отскакивает от одной стены к другой, его конечности выбивают дробь по доскам стен. Наконец проулок позади, и мужчина уже в открытом пространстве. Мгновение, и он проскакивает мимо Кертиса. Пугало, пробитое молнией, сорванное с привычного места ревущим торнадо, не могло бы набрать большую скорость. Наконец тряпичной куклой, без единой целой кости, он валится на землю. Запах идущего от него пара намного хуже, чем от мокрой соломы пугала, грязной, рваной одежды и изъеденной молью мешковины лица.
На растерзанной груди мужчины все-таки можно разобрать большие, когда-то белые, теперь обожженные и перекошенные буквы Ф и Р, а вот Б исчезло вместе с той частью груди, которую она прикрывала.
Хоть и страдающий артритом, сторож, похоже, понимает, в какую он попал передрягу, и находит в себе ту юношескую энергию и прыть, которую выказывал его знаменитый дедушка в своих ранних фильмах, таких, как «Колокола Розариты» и «Парень из Аризоны». Он бросается к сараю наперегонки с собакой, а Кертис спешит за ними.
Вопли, крики, выстрелы доносятся из-за зданий, потом появляется какой-то странный звук, прьонг-прьонг-прьонг, словно кто-то водит железкой по зубьям грабель, принимая их за скрипичные струны.
Один Кертис Хэммонд лежит мертвый в Колорадо, другой сломя голову спешит к своей могиле.
Глава 31
У центрального входа в пансион «Сьело Виста» отражают свет дубинки, сверкают бляхи, блестят пряжки ремней затянутых в форму копов.
Мартин Васкес, генеральный менеджер пансиона, стоит чуть в стороне от копов, за одной из колонн, украшающих фронтон. Его тоже вытащили из постели, но он все-таки успел побриться и надеть черный костюм.
В сорок с небольшим лет у Васкеса гладкое лицо и глаза молодого, набожного послушника. Он смотрел на приближающегося Ноя Фаррела, и по взгляду чувствовалось, что он с радостью поменял бы свою должность на обеты бедности и целомудрия.
– Мне так жаль, это просто ужасно. Если вы пройдете в мой кабинет, я постараюсь объяснить, как это произошло, исходя из того, что нам известно.
Ной прослужил в полиции три года, но только четыре раза участвовал в расследовании убийств. Лица и глаза сопровождавших его копов очень уж напоминали лица и глаза скорбящих родственников, которые он тогда видел. В них читалось сочувствие, но и подозрительность, сохраняющаяся и после опознания и задержания преступника. При некоторых убийствах подозрение скорее падает на родственника, чем на незнакомца, и несмотря на все улики, целесообразно разобраться, кто получит финансовую выгоду или освободится от утомительной ответственности
Для Ноя оплата ухода за Лаурой была не обузой, а смыслом существования. Даже если бы эти люди ему поверили, он все равно видел бы в их глазах подозрительность, скрытую сочувствием.
Один из копов выступил вперед, когда Ной, следуя за Васкесом, направился к парадной двери.
– Мистер Фаррел, я должен спросить, есть ли у вас оружие.
Он надел брюки и гавайскую рубашку. Пистолет лежал в кобуре, прикрепленной к ремню на пояснице.
– Да, но у меня есть разрешение.
– Да, сэр, я знаю. Если вы отдадите мне пистолет, я верну его вам при отъезде.
Ной замялся.
– Вы служили в полиции, мистер Фаррел. И, разумеется, понимаете, что на моем месте поступили бы точно так же.
Ной не знал, что побудило его взять пистолет. Он носил его с собой не всегда. В основном не носил. Уезжая из дома после звонка Мартина Васкеса, он плохо соображал, что делает.
Ной отдал пистолет молодому полицейскому.
Хотя в холле не было ни души, Васкес сказал: «Мы поговорим в моем кабинете» – и указал на короткий коридор по левую руку.
Ной за ним не последовал.
Дверь перед ним вела в главный коридор. В дальнем его конце у комнаты Лауры стояли люди. Ни одного в форме. Детективы. Эксперты.
Васкес вернулся к Ною.
– Они дадут нам знать, когда вы сможете увидеть вашу сестру.
У стены, рядом с дверью, ждала тележка из морга.
– Уэнди Куайл, – догадался Ной, вспомнив медсестру с иссиня-черными волосами, которая несколько часов тому назад развозила сандей.
По телефону ему сообщили только суть трагедии. Лаура умерла. Очень быстро. Без страданий.
На лице Мартина Васкеса отразилось изумление.
– Кто вам сказал?
Значит, интуиция его не подвела. А он ей не поверил. Ответом все-таки было не мороженое. Ответом была любовь. В данном случае смертоносная любовь. Один из членов «Круга друзей» прибег к ней, дабы показать Ною, что случается с сестрами тех, кто полагает себя слишком благородным, чтобы брать пакеты для блевотины, набитые деньгами.
Мысленно Ной представил себе, как нажимает на спусковой крючок пистолета, а конгрессмен сгибается пополам, зажимая руками дырку в животе.
Теперь он мог это сделать. Он потерял цель в жизни. А человеку нужно чем-то занимать свое время. Ничего важного не просматривалось, может, пора обратиться к мести?
Не получив ответа на вопрос, Васкес продолжил:
– Ее резюме впечатляло. Как и любовь к выбранной профессии. Она представила прекрасные рекомендательные письма. Сказала, что хочет поработать в более спокойной обстановке. Устала от постоянных стрессов больницы.
Семнадцать лет, прошедшие с того дня, как Лауру вышибли из этого мира, но не отправили в мир иной, Ной делал вид, что он не Фаррел, что он – чужак в своей преступной семейке, совсем как Лаура, что он чище, чем те, кто зачал его, что способен на искупление грехов. Но сестра ушла второй раз, теперь уже безвозвратно, так что отныне он не видел причин для того, чтобы держать за семью замками черную сторону своей души.