До рая подать рукой
Шрифт:
Собственно, именно потому, что образ программиста столь разительно не вязался с ее прежней жизнью, в ней и затеплилась надежда на лучшее будущее. Надежда эта поддержала Микки в самый худший год ее жизни.
До сих пор в стремлении обратить мечту в реальность ее останавливала убежденность работодателей в том, что экономика скользит, падает или рушится в пропасть, находится в застое, охлаждается, переводит дыхание перед следующим рывком. Слова менялись, смысл оставался неизменным: работы для нее нет.
Она еще не начала отчаиваться. Давным-давно жизнь научила ее, что мир создан не для того, чтобы осуществлять грезы
Однако, если бы на поиски работы ушли месяцы, ее решимость построить новую жизнь могла оказаться неадекватной ее слабостям. Иллюзий насчет себя Микки не питала. Она могла измениться. Но, найдя предлог, сама могла стать главным тормозом грядущих изменений.
Лицо в зеркале ей решительно не нравилось ни до, ни после того, как Микки подкрасилась. Выглядела она хорошо, но собственная внешность ее не радовала. Личность характеризовалась достижениями, а не отражением в зеркале. И она опасалась, что до того, как сумеет чего-то добиться, опять станет искать спасение во внимании к ней, которое гарантировала ее красота.
То есть опять все замкнулось бы на мужчинах.
Против мужчин она ничего не имела. Те, кто лишил ее детства, были не в счет. Она не держала зла на всю мужскую половину человечества из-за нескольких извращенцев, как не судила всех женщин на примере Синсемиллы… или своем собственном.
По жизни она любила мужчин даже больше, чем следовало, учитывая уроки, полученные от общения с ними. Она надеялась, что когда-нибудь жизнь сведет ее с хорошим человеком… возможно, дело даже закончится свадьбой.
Да только насчет хорошего не вытанцовывалось. В отношении мужчин вкусом она не сильно отличалась от матери. Выбирала совсем не тех, кого следовало, и не один раз, что, собственно, и привело к нынешней ситуации: она одна, на дне порушенной жизни.
Одевшись для собеседования, назначенного на три часа, единственного, на которое она успевала в этот день, и имеющего отношение к ее компьютерной подготовке, Микки съела завтрак, лекарство от похмелья, стоя у раковины. Запила В-витамины и аспирин кокой, допила коку, подкрепив ее двумя пончиками с шоколадной начинкой. Похмелья Микки никогда не сопровождались тошнотой, а сахар помогал прочистить затуманенные спиртным мысли.
Лайлани не ошиблась, говоря, что обмен веществ Микки настроен, как гироскоп космического челнока. С шестнадцати лет она поправилась только на один фунт.
Завтракая у раковины, она наблюдала в окно, как Дженева со шлангом в руках поливает лужайку, спасая траву от августовской жары. Широкие поля соломенной шляпы защищали ее лицо от солнца. Иногда все тело Дженевы покачивалось, когда тетя водила шлангом взад-вперед, словно она вспоминала какой-то танец своей молодости, а когда Микки доедала второй пончик, Дженева запела песню из «Послеполуденной любви», одного из своих самых любимых фильмов.
Может, она думала о Верноне, муже, которого потеряла в далекой молодости. А может, вспоминала свой роман с Гари Купером, когда была молодой, очаровательной француженкой… и Одри Хепберн.
Получалось, что иной раз выстрел в голову имел и светлую сторону: такая голова рождала невероятно удивительные, восхитительно приятные воспоминания.
Собственно, так говорила Дженева – не Микки, приводя
Оставив тетю Джен с ее воспоминаниями о Джоне Уэйне, Хэмфри Богарте и, возможно, дяде Верноне, Микки ушла через парадную дверь. Не крикнула: «Доброе утро!» – потому что стеснялась встретиться взглядом с тетушкой. Хотя Дженева знала, что ее племянница пропустила два собеседования, она бы никогда не упомянула об этой новой неудаче, и безграничное терпение тети Джен только обостряло у Микки чувство вины.
Вчера вечером она оставила окна «Камаро» приоткрытыми на два дюйма. Тем не менее салон напоминал духовку. Система кондиционирования не работала, поэтому ехала Микки с опущенными стеклами.
Включила радио, чтобы услышать взволнованный голос репортера, сообщающего о том, что федеральные силы блокировали треть штата Юта в связи с розысками наркобаронов и их вооруженных до зубов телохранителей. Тридцать самых влиятельных фигур в торговле наркотиками тайно собрались в Юте, чтобы разграничить сферы влияния, как это сделали семьи мафии несколькими десятилетиями раньше, объявить войну мелким сошкам, пытающимся действовать самостоятельно, и разработать стратегию по преодолению трудностей с поставками, возникшими из-за ужесточения пограничного контроля. Узнав об этой незаконной сходке, ФБР решило провести массовые аресты. Но агентов встретили не адвокаты, а шквальный огонь. В Юте развернулось самое настоящее сражение. С десяток наркобаронов пустились в бега. Они вооружены, им нечего терять, а потому они представляют собой серьезную угрозу для законопослушных граждан. Большую часть информации репортеру удалось получить не от ФБР, а из анонимных источников. Слово «кризис» он повторял едва ли не в каждом предложении, словно находил эти два слога такими же желанными, как груди любимой женщины.
Если оставить за скобками природные катастрофы и психов, расстреливавших почтовые отделения, новости представляли собой бесконечную череду кризисов, по большей части сильно раздутых или не существовавших вовсе. Если бы хоть десять процентов кризисов, растиражированных средствами массовой информации, соответствовали действительности, цивилизация давно бы погибла, планета превратилась бы в лишенную атмосферы каменную глыбу и Микки не пришлось бы ни искать работу, ни тревожиться о судьбе Лайлани Клонк.
Она нажала кнопку автоматической настройки, чтобы сменить станцию, попала на другого репортера, таким же взволнованным голосом сообщавшего о том же, вновь поменяла станцию и услышала «Бэкстрит бойз». Она не очень любила такую музыку, но, в отличие от выпусков новостей, «Бойз» определенно способствовали окончательной победе над похмельем.
Отсутствие новостей – хорошие новости. Пресса на дух не переносила этого принципа, а вот Микки проголосовала бы за него обеими руками.