До самых до окраин

Соколов Борис Вадимович

Внутри наше здание – с внушительной толщиной его стен, с широкими оконными проёмами, с аркадами первого этажа и подвальных помещений – весьма напоминало монастырские покои, какими их изображают на старинных гравюрах. В просторном вестибюле, правее широкой главной лестницы, ведущей на верхние этажи, изрядно истершиеся за пару веков каменные ступени вели вниз – в буфет (там скорее всего и в старину была трапезная).

Мне нравилось заявиться сюда утром, пораньше, когда совсем мало еще народу и стоит тишина, и слышно лишь, как глухо гудит холодильник, слегка бормочет титан да пофыркивает послушный буфетчице кофейный

аппарат – а под уходящей в глубь подвального зала низкой аркадой ровными рядами голубеют чистые столики. Нравилось прийти, получить чашку горячего и крепкого кофе и сдобу, сесть за столик в уголке и пить не торопясь, поглядывая на испещренный прожилками кафель стены, и прикидывать, что успел сделать я накануне и что предстоит мне сделать сегодня.

Ах, как хорошо было, из дальних странствий возвратясь, снова оказаться в нашей тихой гавани – на кафедре, где во всем царила неторопливая размеренность. Хорошо было, соскучившись даже по самим лабиринтам нашего здания, пройти каменным коридором, повернув налево, миновать деканат, выйти на лестницу и спуститься сюда, где хозяйничает за стойкой чернявая, смуглокожая как цыганка, Верочка. Буфетчице было за пятьдесят, но никто из педагогической и ученой братии не обращался к ней по–другому – короткое и ласковое Верочка предполагало полное доверие с обеих сторон.

Как и всякий «работник питания», существующий на скромную зарплату, буфетчица, вероятно, разбиралась в том, каким образом с миру по нитке можно добавить себе доходов «на хлеб с маслом» – без того, наверно, в этой сфере работать было невозможно. Во всяком случае, если она и знала что–то из той науки, то это нисколько не бросалось в глаза, не доходило до грубого обмана и уж, тем более, до наглого тона и обращения. Публика, посещавшая буфет, как правило, сплошь была интеллигентной – и Верочка была под стать посетителям. Прекрасный итальянский аппарат, варивший кофе, подававшийся в аккуратных чашечках, работал без перебоя. И каждая просьба клиента: простой с сахаром (или без сахара), двойной с теми же вариациями – выполнялась точно и аккуратно. Аппарат заваривал несколько порций одновременно и, при разнообразных заказах, Верочка никогда не путала какую кому подать чашку.

Как–то мы с тобой в ожидании своих двойных стояли у стойки. Черные глаза Верочки, хлопотавшей у автомата, были печальны. Мы знали, что ее дочь недавно вышла замуж за африканского студента и поинтересовались, как дела у молодых.

Она вздохнула.

– Да вот, поехала к нему, в эту Африку, чтобы пополнить компанию из трех жен… Как вы думаете, очень она этому обрадовалась? А пока он учился здесь – такая любовь была… И ведь ни словечком не намекнул, что у него еще есть жены. Ну, теперь вот вернулась, дoма. И дитенок темненький растет…

Шли годы. Что–то неуловимо менялось в стране и в нашей жизни. И как это всегда бывает, беда обрушилась внезапно. Весной восемьдесят пятого года, когда еще только начинались перемены и вызревали удивительные события, – остановилось твое сердце. И тебе не довелось узнать ничего, что случилось с народом и с целой страной. Но тогда – у этой самой буфетной стойки – мы оба и вообразить не могли, кто среди прочих скромно ждет своей очереди к Верочке. О да! В те времена даже самая смелая фантазия

не смогла бы подсказать, какие невероятные сюрпризы может преподносить реальность.

Всего этого ты не застал. На самом верху прекраснодушного и вкрадчивого демагога сменил демагог беспринципный да еще к тому же крепко закладывающий за воротник. И вдруг… Народу по телевидению показали, как первый президент республики Россия – точно уходящий на пенсию директор предприятия – сдал дела своему преемнику, увидев лицо которого я пришел в оторопь. Оно показалось мне уж очень знакомым – будто раньше нам часто приходилось где–то встречаться. Между тем, этого не могло быть: этот человек не был мне ни родственником, ни соседом по лестничной площадке. Но откуда же лицо его мне так знакомо?!

Загадкой мучился я до тех пор, пока не узнал, что новоиспеченный президент в свое время учился на юридическом факультете, который располагался на одном этаже с нашим, географическим – в одном здании! А буфет –то в нем был один –единственный – для всех! Преподаватели, сотрудники, студенты обоих факультетов подходили к буфетной стойке, чтобы получить свои бутерброды, салаты –винегреты, чай –кофе… И теперь одно из примелькавшихся в том буфетном зале лиц – вознесенное фортуной на немыслимую высоту – появилось на телеэкране?

Вот спросить бы у него – теперь очень важного лица – помнит ли он о тех винегретах, о вобщем не такой уж плохой пище, которая очень нравилась даже иностранным студентам?

Ах, как бы это тебя развеселило… Определенно, ты бы смог подтвердить мою догадку. Но теперь у тебя не спросишь.

А кофий–то в те семидесятые – когда как раз будущий президент был еще студентом юрфака – кофий–то у нашей славной буфетчицы… Тот кофий был не в пример крепче и вкуснее, чем нынешний – даже в приличных кафе. Видать наша Верочка не столь уж сильно химичила, чем теперь, в распрекрасном двадцать первом веке.

Что ж, сия примета ушедшего времени может показаться нестoящей мелочью. Но ведь в подобной мелочи порой прячется глубокий смысл.

И эта комнатка с твоим рабочим столом у окна… Однажды она не дождалась тебя да и, можно сказать, не могла дождаться. Ведь Романову, главному партийному боссу города, костью в горле было такое близкое соседство со Смольным: атмосферка, знаете ли, не та – студенчество, от которого того и гляди могут произойти всякие неожиданности… И что в комнатке той теперь – неведомо: университету было велено очистить здание. И красовавшийся в том окне, согревавший душу парк – то в буйной зелени летом, то пламенеющий ранней осенью, то весь в снегу зимой, то по весне оживающий легким зеленым дымом – это чудо природы осталось лишь в нашей памяти (теперь уже только моей).

В те времена комната в каменном коридоре слыла на кафедре этакой обителью содружества, подобного тому, которое встречается у людей, чья профессия связана с морем. Всех ее обитателей сближало нечто, сидевшее внутри каждого из нас, но не обязательно требовавшее досужих о нем разговоров. Оно было всё равно что сокровище, которое хранится в дорогой сердцу шкатулке и не часто извлекается на свет, чтоб на него поглядеть. Оно вмещало в себе многие дни и долгие месяцы, проведенные далеко от дома – на другой стороне Земли. И потому мы были не просто коллеги или друзья. Мы были словно заговорщики, которых объединило и крепко спаяло одно – водная стихия.