До самых до окраин
Шрифт:
Завотделом как–то странно посмотрел на меня и сказал:
– Зависело бы это от меня, я бы рассказ напечатал. Но в нашем журнале он не пойдет.
– Но почему всё же?
– Хорошо, я вам скажу. Но с одним условием – это останется между нами.
Удивившись, но оценив этот жест, я заверил его в том и насторожился. Всё же нечасто такие люди идут на откровенность. Но, может быть, это просто очередная уловка из тех, на которые столь горазды редакционные жуки?..
– Рассказ был представлен Главному, он его прочитал. И он против публикации.
– Можно узнать, причина известна?
– Да, но это…
Он замолчал, о чем–то раздумывая.
– Но мы же условились, можете твердо на меня рассчитывать.
– Ну хорошо, – сказал он со вздохом, выдвинул ящик стола и, покопавшись там, достал и протянул мне листок писчей бумаги. На нем синим карандашом крупными, размашистыми буквами было написано: «Рассказ неплохой – ну и что? Кто этот автор? Я такого не знаю.» Ниже стояла подпись Главного.
На какое–то время я потерял дар речи. Ну и что? Ничтоже сумняшеся, Главный откровенно высказался, что он допускает в печать лишь кого–то из тех, кого он знает. И ему наплевать на вещь в себе. Ему подавай имя. И в этом конкретном случае уже ничего не изменишь. Но этот интеллигентный сотрудник, сидящий напротив, похоже, и в самом деле тут не при чем. Не сам же он писал эту записку! Зачем это ему?
– Послушайте, – сказал я. – В каждом монастыре свой устав, я понимаю. Но на этом листке содержится похвала рассказу, которая сейчас очень важна для автора. Он недавно вышел из больницы. И, если я ему изложу даже всё как есть, он может подумать, что я просто его утешаю и не поверит… Не могли бы вы, скажем, до завтра дать записку – единственно для того, чтоб показать человеку? И я тут же вернусь, чтоб передать ее вам из рук в руки в целости и сохранности… Больше ее никто не увидит, даю слово.
– Записка приватная, и я вообще не должен был показывать ее кому бы то ни было…
– Кроме нас троих, об этом не будет знать никто, это я вам обещаю.
Он посмотрел мне прямо в глаза усталым взглядом.
– Ну хорошо. Привозить ее, пожалуй, не стоит. Дайте мне только слово, что после всего тут же ее уничтожите.
– Клянусь, – сказал я, а в голове мелькнуло: «Господи! Какой дичью иногда приходится заниматься!»
– Я вам верю, – подытожил он. – Но если и вы верите моему опыту, отнесите рассказ в «Костер». Думаю, там его напечатают.
С тем мы и расстались, а на следующий день я позвонил ему и, поблагодарив еще раз, сообщил, что всё, о чем договорились, выполнил.
А совет его оказался дельным: рассказ действительно напечатали в «Костре». И как приятно было видеть твое сияющее лицо и слышать воодушевленные речи, что в голове у тебя еще есть сюжеты и теперь ты сможешь заняться ими, находясь на лечении.
По тем временам это был очень редкий случай, когда приняли и напечатали
А твой рассказ – пример подлинного творчества, и я счастлив предложить его читателю и поместить здесь.
Сегодня первый радостный день: я покупаю шахматы. Наконец–то мать смогла уделить из своей зарплаты необходимую сумму. Уходя на работу, она оставила деньги на столе. Две серенькие десятирублевые бумажки, одна новая трехрублевая с красноармейцем в довоенной каске и с винтовкой за плечом, помятый рубль и две монетки. Рядом записка с наставлением, что и когда есть. И чего писать? Едим каждый день одно и то же: на обед – суп, на второе – картошка, на ужин – опять картошка и чай.
Магазин близко. Надо пересечь пустырь перед домом и перейти трамвайную линию. Нынче на пустыре снег местами сошел, обнажив грязные проталины.
Между мною и трамвайными путями длинная полоса коричневой воды. Раньше ее не было. Что это такое? Канава? Мне ее не перепрыгнуть: слишком широка. А может быть, обычная лужа, только очень длинная? Тогда можно попробовать шагнуть на середину – вряд ли глубоко.
Смело шагаю на середину и… проваливаюсь в воду выше колена.
Канава! Машинально, еще не поняв, что произошло, вылезаю на другую сторону.
Ботинки полны воды. С пальто течет, со штанов тоже. Холода не чувствую. Надо же, так попался!
Выбрав плотный снежный бугорок, сажусь и снимаю ботинки. Выливаю из них грязную воду. Снимаю чулки. Хорошо, что никого нет и никто не видит этой девчоночьей одежды. Кое–как выжимаю их и пытаюсь отжать штанины. Затем одеваюсь и бегу.
Издали вижу на дверях магазина большой черный замок. Нет, над замком лист серой бумаги, красным карандашом написано: «Сегодня магазин закрыт».
Что делать? Возвращаться домой? Домой, конечно, не пойду. Есть еще один магазин в поселке.
Дорога к поселку скучная. Кругом картофельные поля. Сейчас на полях – снег, на дороге – грязь. Иду. С серого в рваных тучах неба повалили крупные белые хлопья. Дорога повернула направо, за железодорожные пути; на них вдали стоят несколько товарных вагонов. Рядом с вагонами копошатся люди в черном. Наверно, железо-дорожники. К поселку – прямо, по протоптанной в снегу тропинке. Идти тяжело. Снег – сверху, а под ним – вода. Терять нечего: ноги давно мокрые. Передо мною кто –то недавно прошел, оставив глубокие следы. Стараюсь попадать в них. Расстояния между следами большие, и приходится удлинять шаг.
Конец ознакомительного фрагмента.