До самых кончиков
Шрифт:
Погрузившись в мысли, она столкнулась с другим гостем. Пролилось несколько капель шампанского, однако непоправимого ущерба никто не понес. Высокий бородач показался знакомым.
– Вы ведь Пенни Харриган, да? – Он выставил руку. – Я Пьер Лекуржет.
Ах да, писатель-лауреат, кавалер Алуэтты на момент ее смерти.
– Очень печальная история, – сказал он.
Пенни крепко пожала ему ладонь.
– Вы, должно быть, ужасно страдаете. Она была такая хорошенькая.
Он грустно ответил:
– Вы заблуждаетесь. У нас не было интимной связи.
Пенни ждала, что за этим
– Старались много раз, – произнес он, – но я не смог узнать ее с той стороны.
Пенни обдало волной дурных предчувствий. Перед глазами брызнула кровь из возбужденного органа насильника в метрополитене.
– Что-то… внутри моей Алуэтты… – начал было Пьер Лекуржет, а потом лишь вздохнул.
Исповедь за него закончила сама Пенни:
– Там вас что-то тяпнуло?
– Тяпнуло? – переспросил он, сбитый с толку незнакомым словом на чужом языке.
– Ну-у, укололо, – пожала она плечами. – Проткнуло.
В его глазах вспыхнула искорка понимания.
– Уи! – воскликнул он. – Мон дьё! Оно там пряталось, внутри ее шат [12] . Она была уверена, что Максвелл оставил какой-то инструмент, хотя врачи ничего не нашли. – Он поддержал ее за локоть, не давая упасть. – Дорогая моя, что вам известно про болезнь Алуэтты?
Пенни шатало из стороны в сторону. Стены кружились. Не об этой ли тайне собиралась поведать Алуэтта за несостоявшимся ужином?
12
Chatte – «киска» (фр.).
Внезапно материализовался Тэд, выразительно приобнял ее за талию.
– А не пора ли кое-кому баиньки?
Он прижимался к ней так тесно, что отчетливо ощущалась эрекция, прикрытая лишь тонким слоем брючной ткани.
Опять двадцать пять. Секса ему подавай. Пенни была до того раздражена, что впору плюнуть и махнуть рукой: а пускай рискнет!
На следующий день, сидя в конференц-зале на шестьдесят пятом этаже, куда в былое время собственноручно доставила такую массу стульев, Пенни дала официальные показания. Единственным сотрудником фирмы, который при этом не присутствовал, была Моник. Злосчастная Моник до сих пор сидела в своей спальне, забаррикадировав дверь. Зато все прочие коллеги и старшие совладельцы пялились на Пенни весьма откровенно. Их пытливые взгляды шарили по лицу, охотясь за признаками лжи. Кроме того, слова собирал и микрофон, в который она рассказала про первую ночь, когда Макс в буквальном смысле накачал ее розовым шампанским. Рука стенографистки летала по бумаге со скоростью не хуже максвелловой.
Большинство коллег слушали рассказ разинув рот. Особенно в том месте, где она со стеснительной запинкой поведала, как Максвелл обрабатывал шейку ее матки, доводя до конвульсий.
Время от времени Бриллштейн постреливал вопросами, думая поймать на нестыковках.
– Мисс Харриган, ранее вы заявляли,
Воспоминание обожгло мучительно-сладкой болью. На глазах всей фирмы она пролепетала:
– Я и сама не пойму…
– Не волнуйся, лапочка, – подбодрил Тэд. Он дружески подмигнул и показал оба больших пальца. – Все у тебя получается.
Впившись словно клещ, Бриллштейн безжалостно напирал:
– Не хотите ли вы сказать, мисс Харриган, что ваша анатомия особенно пригодна для столь исчерпывающих исследований?
Пенни вскинулась.
– Вы намекаете, что я шлюха?
– Я просто выясняю, – презрительно усмехнулся старик, – в чем именно состоял ваш уникальный вклад в обсуждаемый процесс.
Слово «уникальный» в его устах прозвучало с похабным оттенком.
– Был случай, когда я чуть не умерла! – отбила выпад Пенни, стараясь не елозить под прицелом его колючих зрачков.
– От боли?
Нет, он совершенно точно ее ненавидит!
– Н-не совсем…
Чтобы не встречаться с бесчисленными чужими взглядами, ей оставалось лишь смотреть в пол.
Бриллштейн зашел с другой стороны:
– Вы упомянули, что мистер Максвелл занимался исчерпывающим изучением эротики…
Слово за слово, и в конечном итоге Пенни поведала им все, что помнила про куртизанок и мудрецов, о которых говорил Макс. Не оставила в стороне и Бабу Седобородку, наипервейшего ментора Максвелла; рассказала о том, что эта великая искусница живет высоко-высоко в Гималаях, в уединенной пещере, где он ее и разыскал. Пенни в красках описала, как ветхая наставница обучила стажера-миллиардера эротической технике, берущей свои истоки на заре человеческой эволюции. А вот про Клариссу Хайнд докладывать не стала, так же как и про совет покойной президентши, мол, иди тоже учись у старой карги. Чего ради тревожить память и без того пострадавшего политика?
Бриллштейн прервал ее вновь:
– Если мои вопросы и кажутся враждебными, мисс Харриган, прошу учесть, что я делаю вам великое одолжение. Защитники мистера Максвелла будут ничуть не менее беспощадны.
Пенни постаралась взять себя в руки. Верно, надо закаляться. Развернув плечи и вскинув подбородок, она ждала.
Его похотливые глазки злобно смеялись.
– Вот вы говорите, что позволили мистеру Максвеллу устроить вам анальную стимуляцию в помпезном французском ресторане…
Бриллштейн терзал ее со вкусом. Взгляд старикашки препарировал ее тело с той же беспощадностью, что и взоры незнакомых толстосумов, которые пытались проанализировать ее чувственные тайны на парижских суарэ.
Ледяным тоном она ответствовала:
– Мы с мистером Максвеллом занимались исследованиями.
А-а! – почувствовала Пенни, с минуты на минуту жди залпа из главного калибра. Несмотря на постоянный приток прохлады из кондиционера, конференц-зал напоминал сауну. Мужчины крутили головами, оттягивая пальцами воротнички, и норовили тайком ослабить галстук. Дамы-коллеги – их, впрочем, было немного – были готовы прийти ей на помощь, а покамест сами обмахивались первым попавшимся юридическим документом.