До свидания, моя хорошая
Шрифт:
Что-то не так? – думаю я и уже мысленно казню себя за нерегулярное питание и постоянную нервотрепку вкупе с недосыпом. Мне категорически не хотелось мяса в последние пару месяцев, но я ела его всё равно понемногу. Может, причина в этом и ребенок недополучил полезных веществ? Мое сознание усиленно цепляется за все возможные причины, но разум тут же холодно отметает их. Всё это длится всего несколько секунд, но мысли проносятся в голове с невероятной скоростью. Доктор Седиге внимательно смотрит на меня и произносит:
–Я вижу кое-что странное. Прошлые УЗИ были нормальными?
–На прошлом мой врач
Моё сердце бьется где-то в горле. Как будто я виновата в том, что с развитием что-то не так. Я вжимаюсь в кушетку: сейчас, сейчас она скажет…
–Когда я замерила бедренные кости, то выяснилось, что они по длине существенно отстают от срока развития ребенка. Обе ноги.
Я сглатываю и киваю. А доктор продолжает:
–Обязательно будем обследовать и выяснять причину, прямо сейчас же. Мне надо связаться с коллегой, он сидит в этом же здании. Пожалуйста, лежите. Я сейчас позвоню и вернусь к вам.
Она встает и выходит в смежный кабинет с письменным столом и телефоном, там мы сидели в самом начале; а я остаюсь одна в зашторенной комнате. Через дырочки в опущенных полосках жалюзи пробивается кружевной свет и если протянуть руку, играет узорами на ладонях. Снаружи – жаркий и солнечный августовский день, температура воздуха – за тридцать градусов. Но мне становится холодно, вдруг резко невыносимо холодно и начинает знобить… пока я еще очень смутно понимаю происходящее, потому не впадаю в истерику и не плачу, и только по старой детской привычке грызу ногти… ноготь на большом пальце левой руки я успеваю сгрызть до крови, сама того не заметив.
Доктор возвращается и снова произносит:
–Сейчас, сейчас, подождите, госпожа Островски. Сейчас придет коллега из соседнего врачебного кабинета.
И мы начинаем говорить – нельзя сказать, что ни о чем, потому, как говорим мы о моих старших детях и о детях доктора Седиге, которые родились еще в Иране, приехали в очень юном возрасте, а теперь уже даже не говорят по-персидски. Видно, что она очень хочет отвлечь, проявить участие… мы болтаем и она интересуется мальчишками и их развитием и увлечениями и, к счастью, не добавляет то, что добавляет каждый, кто узнает о моей беременности девочкой, „Ну вот, теперь у вас комплект“. Я вообще ненавижу слово „комплект“, потому, что у меня семья, а не костюм-тройка, чёрт побери. Я не выношу на дух, и не выносила в прошлую беременность Мишкой, когда говорили, что нам обязательно нужна будет девочка. Кто это решает, я была вполне довольна и двумя сыновьями, и вообще, ещё один ребенок совершенно не входил в планы, но… но вот он, вот его сердце – и оно уже более половины срока бьётся во мне.
Стук в дверь кабинета, заходит высокий мужчина с бронзовым от загара лицом. Он довольно молодой – ему лет сорок – и очень ухоженный, особенно руки – на это я успеваю обратить внимание, когда он подаёт мне руку для рукопожатия. Потом садится за монитор и берет в руку датчик УЗИ – пальцы мягкие и очень аккуратные ногти. Почему я смотрю именно на руки? Почему именно на них?
–Кауфман, – низким голосом приставляется он. Я в ответ называю свою фамилию, но он уже не слушает – его интересует то, что увидела доктор Седиге. Они начинают работать уже вдвоем. Датчик снова на моем животе, они
Наконец доктор Кауфман поворачивается ко мне и впервые смотрит мне в глаза. Его взгляд тревожен и мне вдруг становится видно, что несмотря на бронзовый загар, под глазами лежат тени.
–Госпожа Островски, давайте я начну с хорошего, потому что в том, что мы увидели с госпожой Зеель, преобладает, всё-таки, плохое. Итак, хорошее: с количеством околоплодных вод всё в порядке.
Я пока не знаю, радоваться ли заранее, но позволяю себе осторожно улыбнуться – только слегка, углами губ. А он уже продолжает:
–Теперь к плохому. Конечности и грудная клетка развиты не по сроку, они сильно отстают…
Он говорит еще что-то, но я, хотя и напрягаюсь, понимаю всё меньше и меньше. В целом, прогноз неблагоприятный.
–Если же в общем, – деликатно вклинивается в речь доктора Кауфмана мягкий голос госпожи Зеель, то мы имеем дело с одним довольно нехорошим диагнозом. Я назову вам его перед тем, как вы уйдёте, однако это пока лишь наше предположение. Точнее сказать сейчас сложно. Много нам пока увидеть не удалось и с этим мы должны будем еще разобраться. Анализы скажут больше и там уже будет виднее, что делать.
Доктор Седиге называет мне предполагаемый диагноз – и этот набор медицинских терминов въедается в мою память моментально…
Оглушённая, я выхожу из кабинета и иду в туалет. Там долго умываюсь, смываю с лица всю косметику, пью воду горстями. Тут же пытаюсь искать в интернете информацию, но глаза застилает пелена из слёз, читать не получается и я откладываю эту затею. Тогда я набираю номер Сени. Он, кашляя, весело басит мне что-то в трубку. Когда он понимает, что в ответ я могу лишь всхлипывать, то осторожно спрашивает, как всё прошло.
–Плохо, – отвечаю я, – совсем плохо.
И вкратце, шепотом, всхлипывая, пересказываю ему всё то, через что мне пришлось пройти за прошедший час. Кладу трубку. Еще умываюсь и обтираю лицо бумажным полотенцем. Вдох – выдох, глубокий вдох – выдох… Я пытаюсь сравнять дыхание, чтобы не пугать людей и не вызывать ненужного любопытства.
Из приёмной я стараюсь уйти как можно тише, почти шепотом спросив дату следующего приема. Следующий прием назначен на послезавтра…
17 августа 2018 года
Каждый проживает горе по разному. Я попыталась не впадать в отчаяние – и это пока что удается, хотя два дня – срок совсем не показательный.
С позавчерашнего дня я разделилась на два почти отдельно существующих человека – иначе не выжить. Вот она я, старая и всем привычная, играющая с детьми, фотографирующая заказы – ведь они ждать не станут (хотя до обработки руки пока не доходят) и отпускающая в меру смешные шутки.
Но на самом деле за красиво выстроенным фасадом, за улыбкой, которую приходится предъявлять, как пропуск в общество людей, у которых ответ на вопрос „Как дела?“ всегда будет „Всё в порядке“, царит такой хаос и такой шквал мыслей, что я даже не знаю, как мне до сих пор не сорвало крышу. Настоящую меня видит только Сеня – да и то – по вечерам, после отбоя.