До свидания там, наверху
Шрифт:
Он плакал, закрыв лицо руками, лепеча извинения, невыносимая боль, даже после ухода Сесиль он не ощущал такой скорби. Будто сомкнулись всё страдание конца войны и тяжесть его одиночества.
Мадлен протянула ему платок, он продолжал извиняться и плакал, в тишине каждый погрузился в свое горе.
Наконец Альбер звучно высморкался.
– Простите…
Едва начавшийся вечер был рассечен этим моментом истины. Можно ли было ожидать большего от обычной встречи, от ужина? Что бы они ни делали, самое главное уже сказано – Альбером от имени всех. Этот сбой г-н Перикур
Усталый, но полный достоинства, он поднялся.
– Пойдемте, мой мальчик, – сказал он, протягивая руку, чтобы поднять Альбера с канапе. – Вы поедите, и вам станет легче.
Г-н Перикур смотрел, как Альбер уплетает ужин. Круглое лицо, наивные глаза… И как с такими людьми мы умудрились выиграть войну?.. Все эти россказни об Эдуаре – что тут правда? Выбирать должен был он. Важно, что рассказ Майяра передавал не столько жизнь самого Эдуара, сколько обстановку, в которой тот провел всю войну. Молодые люди каждый день рисковали своей шкурой, а по вечерам смеялись, сидя в окопах с отмороженными ногами.
Альбер ел медленно и безостановочно. Он отработал свой дневной паек. Назвать все то, что ему подавали, было невозможно, хорошо перед глазами было меню, чтобы следить за этим балетом перемены блюд; вот это, должно быть, называется муссом из даров моря, вот желе, заливное из дичи, а это, наверное, суфле, Альбер старался не выказывать изумления, чтобы не выдать, насколько он беден. На месте Эдуара он, пусть даже с искореженным лицом, вернулся бы сюда и, ни секунды не колеблясь, насытился этими яствами, обстановкой, роскошью. Не говоря уже о черноглазой горничной. Его стесняло и мешало оценить по достоинству всю эту еду то, что дверь, через которую входили слуги, была расположена у него за спиной, и каждый раз, когда она открывалась, он напрягался, оборачивался, из-за чего еще больше походил на изголодавшегося человека, который жадно подстерегает прибытие очередного блюда.
Г-н Перикур никогда не узнает, что правдивого было в том, что он слышал, включая то немногое, что касалось смерти его сына. Теперь это не имело такого уж значения. Именно с такого отречения, подумал он, и начинается траур. Во время ужина он пытался вспомнить, как протекал траур по его супруге, но это было так давно.
Наступил момент, когда Альбер, после того как перестал говорить, перестал есть; воцарилось молчание, из большой гостиной отчетливо слышалось позвякивание приборов, будто колокольчики. Наступил сложный момент, когда каждому казалось, что он плохо воспользовался обстоятельствами. Г-н Перикур погрузился в размышления. Мадлен взяла на себя обязанность поддерживать разговор:
– Кстати, господин Майяр, если вы не сочтете этот вопрос нескромным, в какой сфере вы работаете?
Альбер проглотил не жуя кусок пулярки, схватил свой бокал бордо, сделал глоток, что-то одобрительно пробормотав, чтобы выиграть время.
– В рекламе, – ответил он наконец, – я работаю в рекламе.
– Как увлекательно! – откликнулась
Альбер поставил бокал, откашлявшись, сказал:
– Собственно говоря, я работаю не в самой рекламе, а в фирме, которая занимается рекламой. Я, видите ли, бухгалтер.
Это звучало похуже, он понял это по лицам, не так современно, не так увлекательно, к тому же это отсекло хорошую тему для разговора.
– Но я вникаю в дела, – добавил Альбер, ощутив разочарование аудитории. – Это весьма… Весьма интересный сектор.
Больше он не нашел что сказать. Он благоразумно отказался от десерта, кофе и коньяка. Г-н Перикур внимательно смотрел на него, чуть наклонив голову, тогда как Мадлен с естественностью, выдававшей большой опыт общения в подобных ситуациях, поддерживала совершенно бессодержательный разговор, не допуская простоев.
Альбер в холле, послали за его пальто, вот-вот появится молоденькая горничная.
– Господин Майяр, – сказала Мадлен, – громадное вам спасибо за то, что соблаговолили прийти к нам.
Между тем пришла вовсе не хорошенькая горничная, а другая, некрасивая, тоже молодая, но невзрачная, от которой веяло деревней. У той, хорошенькой, должно быть, уже закончился рабочий день.
Тут г-н Перикур вспомнил о ботинках, которые приметил прежде. Он опустил глаза, а гость тем временем облачался в свою перекрашенную куртку. Мадлен на ботинки не смотрела, она сразу их заметила: новые, блестящие, дешевые. Г-н Перикур задумался.
– Скажите, господин Майяр, вы ведь упомянули, что вы бухгалтер…
– Да.
Надо было получше приглядеться к этому парню: когда он говорит правду, это тотчас видно по лицу… Слишком поздно, ну и ладно.
– Так вот, – продолжил г-н Перикур, – нам нужен бухгалтер. Как вам известно, кредит сейчас на подъеме, страна должна инвестировать. В настоящий момент существует масса возможностей.
Какая жалость, что подобные выражения не использовал директор банка Парижского союза, который выставил Альбера за дверь несколько месяцев назад!
– Я не знаю, какое у вас было жалованье, – продолжил г-н Перикур, – но это и не важно. Знайте, что, если вы займете пост у нас, вам будут предложены наилучшие условия, я лично это вам обещаю.
Альбер сжал губы. Он был переполнен информацией, у него перехватило дыхание от такого предложения. Г-н Перикур благожелательно смотрел на него. Мадлен, стоявшая рядом, мило улыбалась, как мать, которая смотрит на ребенка, играющего в песочнице.
– Дело в том… – Альбер запнулся.
– Нам нужны молодые, динамичные и компетентные люди.
Перечисление этих качеств окончательно перепугало Альбера. Г-н Перикур говорил так, будто Альбер был выпускником Парижской высшей коммерческой школы. Кроме того, было очевидно, что он заблуждается относительно его особы, Альбер отдавал себе отчет, что покинуть живым особняк Перикуров уже чудо. А приближаться вновь к этой семье, пусть даже это будет связано с работой, притом что в коридорах маячит тень капитана Праделя…
– Большое спасибо, – сказал Альбер, – но у меня очень хорошая должность.