До третьих петухов
Шрифт:
— Что вы? Что вам надо в монастыре? Ваша цель?
— Разрушение примитива, — твердо сказал черт. Мудрец погрозил ему пальцем.
— Озоруете! А теоретически не готовы.
— Нет, ну серьезно… — заулыбался черт на стариковскую нестрашную угрозу. — Ну тошно же смотреть. Одни рясы чего стоят!
— Что им, в полупендриках ваших ходить?
— Зачем в полупендриках? Никто к этому не призывает. Но, положа руку на сердце: неужели не ясно, что они безнадежно отстали? Вы скажете — мода. А я скажу: да, мода! Ведь если мировые
— Тут, очевидно, следует говорить не о моде, — заговорил старик важно и взволнованно, — а о возможном положительном влиянии крайнебесовских тенденций на некоторые устоявшиеся нормы морали…
— Конечно! — воскликнул черт, глядя на Мудреца влюбленными глазами. — Конечно, о возможном положительном влиянии.
— Всякое явление, — продолжал старик, — заключает в себе две функции: моторную и тормозную. Все дело в том, какая функция в данный момент больше раздражается; моторная или тормозная. Если раздражитель извне попал на моторную функцию — все явление подпрыгивает и продвигается вперед, если раздражитель попал на тормозную — все явление, что называется, съеживается и отползает в глубь себя. — Мудрец посмотрел на черта и на Ивана. — Обычно этого не понимают…
— Почему, это же так понятно, — сказал черт.
— Я все время твержу, — продолжал Мудрец, — что необходимо учитывать наличие вот этих двух функций. Учитывайте функции, учитывайте функции! Всякое явление, если можно так выразиться, о двух головах: одна говорит «да», другая говорит «нет».
— Я видел явление о трех головах… — вякнул было Иван, но на него не обратили внимания.
— Ударим одну голову, услышим «да»; ударим другую, услышим «нет». — Старик Мудрец стремительно вскинул руку, нацелился пальцем в черта. — Какую ударили вы?
— Мы ударили, которая сказала «да», — не колеблясь, ответил черт. Старик опустил руку.
— Исходя из потенциальных возможностей данных голов, данного явления, голова, которая говорит «да», — крепче. Следует ожидать, что все явление подпрыгнет и продвинется вперед. Идите. И — с теорией, с теорией мне!.. — Старик опять погрозил пальцем черту.
— Манкируете! Смотрите! Распушу!.. Ох, распушу! Черт, мелко кивая головой, улыбаясь, пятился и пятился к выходу… Задом открыл дверь и так с подкупающей улыбкой на мордочке исчез. Иван же как стоял, так упал на колени перед Мудрецом.
— Батя, — взмолился он, — ведь на мне грех-то: я научил чертей, как пройти в монастырь…
— Ну?.. Встань-ка, встань — я не люблю этого. Встань, — велел Мудрец. Иван встал.
— Ну? И как же ты их научил? — с улыбкой спросил старик.
— Я подсказал, чтоб они спели родную песню стражника… Они там мельтешили перед ним — он держался пока, а я говорю: вы родную его запойте, родную его… Они и запели…
— Какую же они запели?
— «По диким степям Забайкалья».
Старик засмеялся
— Ах, шельмы! —
— Так запели, так сладко запели, что у меня у самого горло перехватило.
— А ты петь умеешь? — быстро спросил Мудрец.
— Ну, как умею?.. Так…
— А плясать?
— А зачем? — насторожился Иван.
— Ну-ка… — заволновался старичок, — вот чего! Поедем-ка мы в одно место. Ах, Ваня!.. Устаю, дружок, так устаю — боюсь, упаду когда-нибудь и не встану. Не от напряжения упаду, заметь, от мыслей.
Тут вошла секретарша Милка. С бумагой.
— Сообщают: вулкан «Дзидра» готов к извержению, — доложила она.
— Ага! — воскликнул старичок и пробежался по кабинету. — Что? Толчки?
— Толчки. Температура в кратере… Гул.
— Пойдем от аналогии с беременной женщиной, — подстегнул свои мысли старичок. — Толчки… Есть толчки? Есть. Температура в кратере… Общая возбудимость беременной женщины, болтливость ее — это не что иное, как температура в кратере. Есть? Гул, гул… — Старичок осадил мысли, нацелился пальцем в Милку: — А что такое гул?
Милка не знала.
— Что такое гул? — Старичок нацелился в Ивана.
— Гул?.. — Иван засмеялся. — Это смотря какой гул… Допустим, гул сделает Илья Муромец-это одно, а сделает гул Бедная Лиза — это…
— Вульгартеория, — прервал старичок Ивана. — Гул — это сотрясение воздуха.
— А знаешь, как от Ильи сотрясается! — воскликнул Иван. — Стекла дребезжат!
— Распушу! — рявкнул старичок. Иван смолк. — Гул — это не только механическое сотрясение, это также… утробное. Есть гул, который человеческое ухо не может воспринять…
— Ухо-то не может воспринять, а… — не утерпел опять Иван, но старичок вперил в пего строгий взор.
— Ну что тебя, распушить?
— Не надо, — попросил Иван. — Больше не буду.
— Продолжим. Все три признака великой аналогии — налицо. Резюме? Резюме: пускай извергается.
— Старичок выстрелил пальчиком в секретаршу: — Так и запишите. Секретарша Милка так и записала. И ушла.
— Устаю, Ваня, дружок, — продолжал старичок свою тему, как если бы он и не прерывался.
— Так устаю, что иногда кажется: все, больше не смогу наложить ни одной резолюции. Нет, наступает момент, и опять накладываю. По семьсот, по восемьсот резолюций в сутки. Вот и захочется иной раз… — Старичок тонко, блудливо засмеялся.
— Захочется иной раз пощипать… травки пощипать, ягодки… черт те что!.. И, знаешь ли, принимаю решение… восемьсот первое: перекур! Есть тут одна такая… царевна Несмеяна, вот мы счас и нагрянем к ней.
Опять вошла секретарша Милка: — Сиамский кот Тишка прыгнул с восьмого этажа.
— Разбился?
— Разбился.
Старичок подумал…
— Запишите, — велел он. — Кот Тимофей не утерпел.
— Все? — спросила секретарша.
— Все. Какая по счету резолюция на сегодня?
— Семьсот сорок восьмая.