До встречи в «Городке»
Шрифт:
Но самое главное — на сладенькое — БАННИЦА. На приготовление — день. Пресное тесто раскатывают до толщины бумаги. Слой теста.
Растопленным маслицем его сверху.
Потом творожок. И сахарным песком из ладошки. И всё. И так двадцать пять слоев. И потом в духовку.
Покажите мне человека, который сумеет сегодня сделать настоящую банницу, — и я изменю национальность!
Баба Женя моя. Сколько народу она выкормила, вынянчила и вырастила. Почти не умела читать и писать. Могла быть властной и непреклонной. Любила, когда я кривлялся,
Живут мои болгары в Одессе. Живут небогато. Рабочие, таксисты, учителя и врачи. И нет среди них больших начальников, нет бизнесменов.
Никогда они не были за границей. Даже в стране, на языке которой говорят по сей день.
Что посадит болгарин на земле, если у него будет один квадратный метр? Он посадит куст винограда и красный перец.
Они растут на нашей даче в Одессе, в районе Большого Фонтана в память о сам ом главном болгарине в моей жизни — папе.
Юра Стоянов в школе и дома
Урок рисования
Я очень плохо рисую. В сегодняшней своей работе особенно остро ощущаю это неумение. А ведь мог научиться, мог. Я был в третьем классе, когда у меня отбили всякую охоту к рисованию.
— Дети, послушайте тему домашнего задания, — говорит наша учительница Олимпиада Николаевна. — Тема такая: «Рабочее место моего папы». Рисунки сдадите завтра. Я разрешаю, чтобы ваши папы вам помогли.
Я решил обойтись без отцовской помощи. Пришел домой, достал с полки толстый, богато иллюстрированный том, изданный на иностранном языке и нашел фотографию, где было запечатлено нечто, напоминающее мне рабочее место моего папы.
Я не раз бывал у него на работе и имел представление о том, как выглядит это самое рабочее место. На кухне я нашел папиросную бумагу, которую бабушка обычно кладет на противень и см азы вает жирными гусиными перьями, чтобы испечь банницу. Эту прозрачную бумагу я положил на фотографию и аккуратненько прорисовал ее карандашом.
Получилось — один к одному. Черно-белую заготовку я произвольно раскрасил цветными карандашами и внизу подписал чернилами:
«Рабочее место моего папы — Стоянова Николая Георгиевича».
Я был уверен, что пятерка за домашнее задание у меня в кармане.
А назавтра был большой скандал. Олимпиада Николаевна не стала вызывать моего отца, ограничилась матерью, которая работала в моей же школе. Я стоял за дверью директорского кабинета и слышал, как наш директор Владимир Георгиевич Демидов все время повторял: «Конечно, это ужасно», — и начинал хохотать.
Помню и слова моей мамы, прогрессивного педагога, проходившего практику у самого Сухомлинского:
— Плохо не то, что он это нарисовал, а плохо то, что он это срисовал. Значит, нет ни памяти, ни фантазии.
— Понимаешь,
…В нашей трехкомнатной хрущевской «распашонке» отцовский кабинет служил и моей комнатой. У папы была библиотека (одна из лучших в городе) по его медицинской специальности. Несколько тысяч книг. Когда я засыпал, мой взгляд невольно останавливался на какой-нибудь массивной монографии вроде «Пол, брак, семья», а когда я просыпался, то видел перед собой либо «Рак шейки матки», либо «Кесарево сечение».
Тиль Уленшпигель, Д’Артаньян и граф Монте-Кристо не были героями моего детства. М оим героем был человек в белом халате, шапочке и марлевой маске, в бахилах, с огромными щипцами в руках.
Я всегда гордился профессией своего отца. Ведь если бы не было на свете акушеров и гинекологов, то не было бы ни меня самого, ни всего третьего «А» класса 27-й одесской средней школы, ни даже Олимпиады Николаевны, так и не научившей меня рисовать.
Большая перемена
На двух лавках рядом с эбонитовым столом для игры в домино сутками сидели домохозяйки дома № 17 по улице Измаильской и обсуждали всё и вся.
Они знали, что сегодня будет на обед у Басарских — наконец-то мясное (!), что к Гендеку приехал внук — кацап из Москвы, что Дмитрашко из 37-й квартиры как всегда трезвый, а эти из 12-й, у которых нет детей, как всегда под газом, что Хромой, сволочь, устроился рубщиком мяса на Новом базаре, что Иванов — не обязательно русская фамилия (посмотрите на жильцов 21-й квартиры) и что Стояновы купили телевизор (интересно, на какие такие деньги?)
Прибежав на большой перемене домой, чтобы перекусить, с балкона пятого этажа нашего дом а я наблюдал за торжественным вносом телевизора в подъезд. Телевизор не был упакован, и я увидел, что это цветной телевизор. Почему? Потому что у него был цветной экран.
Я закричал на весь двор:
— Папа купил цветной телевизор!
Настоящие цветные телевизоры появились лет через пять, но кто-то из сидящих на скамейке снисходительно заметил: «Большое дело!», что в переводе с одесского на русский означает «Ну и что?».
Чудо с экраном в 36 сантиметров по диагонали называлось «Рубин-102». В нем, кроме самого телевизора, был еще и радиоприемник.
Может быть, вы помните эти целлулоидные с цветными полосами вставки в экран? Они-то и должны были имитировать цветность. Когда телевизор включили в сеть, на экране появился диктор. У него было синее лицо, зеленая шея и трехцветный костюм. Очень красиво. Но родителям не понравилось, и отец убрал с экрана прозрачный лист со всеми цветами радуги. Я устроил жуткую истерику и выдал все, на что способен обиженный семилетний одесский мальчик. Не помню, что я тогда орал, но явно ляпнул что-то лишнее, может быть даже нецензурное.