Добравшись до горы
Шрифт:
И он шел, обходя самые гиблые места, стараясь сохранить направление. Хотя в быстро сгущающихся сумерках делать это было все труднее и труднее. Подступала ночь, и Клаусу стало ясно, что ему придется заночевать в этом мерзком лесу. Он начал обшаривать окрестности в поисках сухих веток, но набрал их до обидного мало. Хорошего костра из этой горстки не разведешь. Разве что для того, чтобы не чувствовать себя в этих гнилых зарослях червяком, забившимся под кору. Юноша сложил веточки шалашиком, высек из огнива искру и, когда трут вспыхнул, поджег собранный с таким трудом хворост. Как он и предвидел, костер прогорел
Впрочем, не совсем беспросветная. Присмотревшись, Клаус увидел красный мерцающий огонек, не похожий на свечение гнилушек. Они светят холодно и ровно, без подрагивания и переливов. Неужели кто-то набрал достаточно хвороста, чтобы разжечь в этом лесу костер? Юный дровосек принюхался. К запашку гнили примешивался и запах дыма, а также чего-то съестного. Клаус не был голоден, но сидеть в одиночестве в сырой тьме было настолько неуютно, что он немедленно поднялся и побрел на свет чужого костра. Идти пришлось долго. В темноте бурелом казался и вовсе непроходимым. Юноша несколько раз терял огонек из виду и снова находил его. Тот словно заманивал блуждающего во тьме путника в колдовские дебри.
Когда Клаус уже начал терять терпение и хотел было махнуть рукой на это обманчивое мерцание, вдруг перед ним открылась поляна, а на ней… Нет, вовсе не костер. Юноша понял, что обманулся. Красный свет лился из единственного окошка неказистой хижины, что притулилась посреди поляны. У дровосека от сердца отлегло. Думал, обман какой-нибудь, колдовской морок, а оказалось, жилье. И дымом не зря пахнет – вон он вьется над трубой, заслоняет звездное небо. Если постучаться, неужто не пустят одинокого путника? Клаус подошел к хижине. Она была настолько низенькой, что он мог дотянуться до края крыши.
Чтобы постучать в окошко, затянутое тусклой слюдой, юноше пришлось наклониться. На стук откликнулись не сразу. Наконец скрипнула дверь, и раздался хриплый, пришептывающий голос:
– Кого это по ночам нелегкая носит?
Юноша обогнул хижину и увидел согбенную фигуру на крылечке. Мужчина это или женщина, в тусклом свете звезд разобрать было невозможно.
– Меня зовут Клаус, – второй раз за сегодня назвал себя дровосек. – Я иду к Разлучной горе. Разрешите у вас переночевать.
– К Разлучной горе, говоришь… – прошипела фигура. – Заходи тогда. Брошу тебе рогожку в углу.
Дверь распахнулась во всю ширь, и красноватый отблеск лег на лицо говорившего. Клаус увидел глубоко запавшие глаза, морщины и большой крючковатый нос, нависший над подбородком, из которого торчала редкая седая щетина. На голове красовалась старая мятая шляпа с большими полями и заостренной тульей. Тело укутывал бесформенный балахон. Так что юноша снова не понял, кто перед ним – старик или старуха. Пожалуй, все-таки старуха. Она – или все-таки он? – посторонилась, пропуская незваного гостя в дом. Клаус благодарно поклонился, сняв свою шляпу с ястребиным пером, и вошел. И сразу же увидел тлеющий огонь в очаге, тот самый, что служил ему путеводной звездой в этом гнилом, объятом ночной тьмой лесу.
Над очагом висел большой котел, в котором булькало пахучее варево. Под низким потолком были развешаны пучки трав и какие-то бесформенные, тускло отблескивающие куски кожи. Мебели в хижине почти не было, если не считать застеленного лоскутным
– Голоден? – вдруг спросила она.
Клаус хотел было сказать нет, но оказалось, что в животе у него пусто, как в брошенном белкой дупле.
– У меня есть съестное с собой, хозяюшка, – пробормотал он. – Могу тебя угостить.
Старуха лишь отмахнулась.
– Свое прибереги, – пробурчала она. – Еще пригодится. Ты лучше бери табурет и к столу садись.
Юноша повиновался. Он подхватил один из табуретов и подсел к столу. Хозяйка лесной хижины брякнула перед ним на замызганную столешницу оловянную ложку. Потом сняла с полки глиняную миску и наполнила ее пахучим варевом из котла. Когда миска оказалась перед Клаусом, тот понял, что это овощное рагу с мясом – блюдо, которое он очень любил, но которым ему редко доводилось лакомиться. Неудивительно, что юноша немедленно схватил ложку и мигом выскоблил миску до дна. В вареве оказалось много перца, и во рту у едока все горело. Радушная хозяйка наполнила большую кружку элем и поставила перед гостем, который с наслаждением припал к напитку.
Насытившись и утолив жажду, Клаус почувствовал, что его неудержимо клонит ко сну. Старуха притащила набитый соломой матрас и бросила его возле очага. Юноша сонно поблагодарил хозяйку, кое-как стянул ботфорты и рухнул на постель. Он спал как убитый и не видел того, что происходило в хижине. Хозяйка сняла котел с варевом с огня и повесила другой, наполненный водой. Подкинула в очаг дровишек. Когда вода в котле закипела, старуха принялась бросать в нее пучки трав и лягушачьи шкурки, что сушились на веревке. При этом она стала бормотать и пришептывать.
Густой пар с резким неприятным запахом начал подниматься над котлом, но хозяйка хижины вдыхала его с наслаждением. Глаза ее закатились под лоб. Старуха стала раскачиваться из стороны в сторону, кружить на месте, притопывать. Ее шепотки и бормотания становились все громче, сливаясь в одну колдовскую песню. Гость спал, а хозяйка плясала и пела, выводя древние заклинания. И будто прозрачными становились стены ее неказистого строения, а за ними простиралась не ночная чащоба, а заснеженный склон исполинской горы. И в ней будто бы щель зияла, а оттуда шел густой дым. Вдруг в хижине послышался резкий, но бесплотный голос:
«Зачем звала, сестра Шептунья?»
– Гость у меня, сестра Ведунья, – пробормотала старуха. – Из захудалого королевства идет. До твоей горы идет, сестрица.
«Молод ли?»
– Молод, – отвечала хозяйка хижины. – Красив, удачлив, глуп…
«Хорошо, сестрица, – удовлетворенно проговорил голос. – Такой мне и надобен. Сотру красу лица его, присвою удачу. Излечится он от глупости, да поздно будет».
– Направлю его к тебе, сестра Ведунья.
«Он и сам ко мне направится, – возразила та. – О том я давно позаботилась. Ты лучше скажи мне, сестра Шептунья, где вторая?»