Добрая, злая
Шрифт:
– А молоко… козье?
– Нет, миленька, молочко от соседской коровки… А ты козьего хочешь?
– Да я просто так спросила, баб Сим! Бабушка Анна меня в детстве все норовила козьим молоком напоить!
– Да, да… Значит, вспоминаешь про бабку Анну-то?
– Ага… Все время вспоминаю. И к случаю, и не к случаю…
– Ну еще бы! Любила она тебя, Сань. Кабы не заболела, так и не отдала бы тебя родителям, сама бы вырастила. Может, здесь бы теперь и жила, и замуж бы вышла… А что, у нас тут теперь жить можно! И работая всякая тоже есть! Можно на ферму, можно в Знаменку на птицефабрику… Я, старая, и то работаю!
– Где?
– Так на ферме же… Хожу по утрам
– Почему?
– Да хозяин где-то чего-то проштрафился, в долги влез! Поначалу казалось, вроде справный мужик и все так организовал хорошо, а потом… То ли с налогами чего напортачил, то ли взятку начальникам недодал… Не знаю, люди всякое говорят. А жалко будет, если закроют. Деревенский люд всегда при деле должен быть. Испокон веков так велось.
– Да, жалко.
– Ага. Ну что, пойдем в баньку? Ох уж я тебя напарю, всю городскую пыль одним разом вытрясу… Только переодеть тебя во что-нибудь надо. Шибко уж у тебя одежонка неподходящая.
– Да? – неуверенно оглядела она свой шелково-кокетливый кимоно-халатик. – А какую надо подходящую одежонку, баб Сим?
– Да на чистое тело разве такое вздеть можно? Погоди-ка, я тебе ситцевую рубаху принесу, у меня новая есть, с магазинной этикеткой…
Напяливая на себя после бани широкую ситцевую рубаху, она с презрением глянула на оставленный лежать на скамье предбанника халатик – и впрямь, тело отторгало «вздеть» на себя эту красоту, как будто зажило враз другой жизнью, в которую шелковая кокетливость не то чтобы не вписывалась, но была звеном явно лишним, даже несколько раздражающим. Толкнула дверь, вышла из бани, без сил опустилась на порожек. Распаренная чистая душа благодарно отделилась от тела, поплыла меж закатных оранжевых сумерек, наслаждаясь тишиной, запахами, вкусной вечерней ветряной прохладой и, словно одумавшись, обратно влетела в тело, одарив его ощущением счастья. Такого пронзительного, что захотелось придержать дыхание, не выпустить из себя счастливую минуту. Никогда, ни разу в жизни не случалось у нее этакой минуты полной и абсолютно счастливой свободы! Что это с ней? Может, гены какие проснулись? Крестьянская здоровая кровь голос о себе подает? Господи, как хорошо…
– Не сиди на ветру, простудишься! – скомандовала из предбанника баба Сима.
– Не, не простужусь… Мне так сейчас хорошо, баб Сим… От счастья не простужаются, наверное…
– Да како тако счастье, оссподи… Подумаешь, тело напарили да намыли!
– А у меня не от мытья счастье. У меня… от всего. От заката, от земли, от ветра… Как здесь хорошо жить, баба Сима! Как я хочу здесь жить!
Она и сама изумилась, отчего вдруг с такой страстью вырвалось изнутри восклицание – я хочу здесь жить! Прозвучало как радостный вскрик отчаявшегося, увидевшего наконец землю обетованную. Опять, что ли, та самая пресловутая «оговорочка» побаловаться решила?
– Вставай, вставай… – снова скомандовала у нее за спиной вышедшая из бани баба Сима. – Пойдем в хату, ужинать будем, по стопочке выпьем… А потом и расскажешь, како тако на тебя счастье напало. Идем в хату…
С порога, как вошли в дом, потянуло к себе уныло-призывное дребезжание оставленного где-то телефона, и она заметалась по комнате, пытаясь понять, откуда идет звук. Ага, из кармана ветровки… Мама звонит! О господи, спаси и сохрани!
– Доча, ну наконец-то! Я вся изволновалась, звоню тебе, звоню… Как долетела? Ты уже в Англии?
– Д… Да… То есть нет…
Растерялась! Не приготовилась! Расслабилась,
– Ты еще в самолете летишь, что ли? Голос какой-то испуганный… Нельзя по телефону говорить, да, доча?
– Да, да…
– Понимаю, понимаю! Ну, я потом тебе перезвоню! Сама не звони, деньги не трать!
– Да, мам… Хорошо… Пока, мам…
Торопливо нажала на кнопку отбоя, и вместе с короткими гудками улетело ощущение счастья. Раз – и будто ничего такого с ней не было. Прошло, прошло очарованье, если грустно перефразировать поэта-классика. Вместо очарованья – всплеск прежнего стыда и тревоги, и еще какая-то прилипчивая обязанность… Что-то она должна сделать, привычное, неприятное… Ах да. В это время по телевизору «Стройка любви» начинается. Сработал-таки рефлекс, как у собаки Павлова. Еще и рубаха эта… ситцевая. Домашний велюровый костюм напялить, что ли?
– Баба Сима, где пульт от телевизора? – крикнула в сторону кухоньки, где старуха гремела заслонкой от печи, извлекая на свет угощение.
– Так а у меня и нету… – тут же появилась она в дверях, сминая в руках чистенькое кухонное полотенце. – Мне вроде и ни к чему такая игрушка-то… У нас и программы всего две, первая да вторая! Вон, рычажок двинула да переключила!
– Как – две программы? А другие?
– Так не ловятся другие-то, надо тарелку для них покупать. Я и хотела было, а потом подумала – к чему она мне, эта тарелка? Заботы одни… Да и чего там особенно глядеть-то, везде одно сплошное безобразие!
– Да? Ну и ладно… – вдруг вздохнула с облегчением, будто ее только что невзначай избавили от неприятной обязанности. – Действительно, чего там смотреть? И впрямь – сплошные безобразия!
Она по инерции шагнула к раскрытому чемодану, чтобы найти свой домашний костюмчик, но замерла на полпути, хмыкнув себе под нос: а зачем, собственно? Ей в ситцевой рубашке сейчас удобно? Удобно! Бабе Симе нужны от нее приличия относительно переодеваний к ужину? Не нужны! Ну так в чем же дело? Можно один вечер пожить без навязанных приличий, чтобы душе и телу праздник свободы устроить? Хотя бы… до следующего маминого звонка так прожить можно?
Выйдя на кухню, с удовольствием втянула в себя сладко-сытные мясные запахи, что шли от большого черного противня, только что вынутого бабой Симой из печки.
– Ишь как хорошо свининка с картохой запеклась… – нацелилась старуха вилкой в самый аппетитный мясной кусок, – сейчас я тебе самую вкуснятину положу… И с пирожком, с пирожком…
– Ой, мне много не надо, баб Сим! Я на ночь вообще ни мучного, ни мясного не ем!
– А чегой так?
– Да вредно на ночь…
– Да ну! После баньки вволю поесть никогда не вредно! Вот с полным брюхом в баню ходить – это вредно! Тело через сытость никогда не очищается, вся дурнота в нем остается. А мы с тобой голодные пошли, значит, нам сытный ужин по всем статьям полагается. А уж по стаканчику сливянки выпить – вообще дело святое. Холодненькой, из погреба… Я на деревне самая мастерица сливянку-то делать… Ты попробуй, попробуй, до чего на языке хороша!
Стаканчик сливянки и впрямь пошел по организму доказательством бабы-Симиного мастерства. Сначала горло перехватило, потом по желудку горячей волной прошло, потом закружило сладким теплом голову, и не вопреки, а будто бы в продолжение банных истомных удовольствий. А вкус у этой сливянки какой был! А запах! А ужасно терпкое, но приятное послевкусие!
– Ну что, справная наливка? – с пристрастием вгляделась в нее старуха. – Шибает?
– Ой, шибает, баб Сим… Очень даже конкретно шибает…