Добрая, злая
Шрифт:
– Это не пошлые постулаты, Сань. Это жизнь. А в ней как-то устраиваться надо, хочешь ты этого или не хочешь. Адаптироваться надо к условностям социума.
– А если… я не хочу адаптироваться?
– А жизнь твоего хотения и не спрашивает. Ты обязана, и все.
– Кому обязана?
– В первую очередь себе. Это твоя жизнь, значит, себе и обязана. И вообще, не сыпь соль на раны моей жизни, а то завидовать начну! И зависть моя будет черна, страшна и коварна!
Звенящее восклицание Поль повисло в пространстве хоть и шуточной, но вполне ощутимой болезненной
– Ладно, Поль, не сердись…
– А кто на тебя сердится, интересно? – дернулось под ее ладонью костлявое плечо подруги.
– Ну, не сердишься, и хорошо. Давай лучше чаю с тортом попьем! У нас же в холодильнике торт есть!
– Ага, давай… – оживилась вялой улыбкой Поль, – дополнительная порция сладкого нашим натруженным мозгам не помешает… Тем более завтра последний экзамен! А может, мы вечеринку устроим по поводу окончания сессии?
– Нет, что-то мне пить да плясать неохота… Настроение не то. Давай лучше после экзамена в приличное кафе пообедать сходим. Я приглашаю.
– Класс! Вот за это я тебя и люблю, подруга… За мгновенное принятие потенциально затратных решений! Целый месяц я у тебя тут подъедалась, еще и в кафе…
– Ой, да перестань, Поль! Подумаешь, подвиг! А за признание в любви отдельное спасибо. Хотя оно какое-то меркантильное получилось.
– И тебе спасибо, Сань… И еще, это… Ты не подумай ненароком, что я впрямь… Насчет всякой там зависти…
– Это которая черная, страшная и коварная? – Она со смехом поднялась с дивана. – Да ну тебя, Поль! Пусть этими злобными эмоциями вон там орудуют, – махнула она в сторону бубнящего телевизора, – а нам они здесь ни к чему! В наших с тобой отношениях человек человеку друг, товарищ и брат, а не какой-нибудь коварный продюсер! Пошли на кухню, мы же чаю хотели попить!
Последний экзамен они сдали практически по тому же принципу – сорганизовались и дружбой, и товариществом, и братством. То есть сумели ловким шепотком обменяться скудными знаниями по вопросам доставшихся им билетов. Одно скудное знание плюс еще одно скудное знание – и пожалуйста, вполне приемлемый результат. Из сложенных воедино скудных знаний получились вполне сносные ответы – Поль сумела даже размашистое «хор» в зачетку получить. А ей хватило для счастья такого же размашистого «уд». Столкнула сессию, и на том спасибо. А что, при таких личных переживаниях вполне могла бы и завалить…
В кафе они уселись с полным комфортом. Поль долго и с пристрастием изучала меню, смешно комментируя названия блюд, но остановилась-таки на классике – попросила принести себе отбивную с жареной картошкой.
– Ты что, дома не могла картошки нажарить?
– Ну, дома… – откинулась Поль на спинку стула, глядя на нее снисходительно, – жареная картошка дома – это блюдо для бедных, а здесь – это уже «картошка фри»…
– А в чем разница?
– Разница в ощущении. Дома я ее просто на кухне съем, а здесь… В красивую иномарку и в нашу отечественную копейку тоже один бензин заливают, но ощущения
– И все равно не понимаю…
– И правильно, что не понимаешь. Сытый голодного никогда не разумеет. И вообще, не начинай, пожалуйста! Давай лучше вина выпьем, расслабимся. Когда я еще в такое шикарное место попаду, тем более на халяву!
– А что, оно и правда шикарное?
– Ну да… А ты разве не знаешь? Это же «Мадрид», здесь всегда крутая публика собирается!
– Да? А я и впрямь не знала…
– Да кто бы сомневался! В этом вся жизненная несправедливость и состоит. Кто может, тот не знает, а кто знает, тот не может… Посмотри, как здесь клево!
Она осторожно обвела глазами полупустой зал кафе, выдержанный в строгом классическом стиле.
Приглушенный свет, белые стены с гравюрами, крахмальные скатерти на столах, тихие аккорды фортепианной музыки со сцены. За роялем – пианист во фраке, немолодой уже мужчина с серьезным бледным лицом. Да, все вроде бы тонко и аристократично, только напрягает немного. Выпячиванием аристократичности и напрягает. И стены слишком белые, и скатерти невообразимо крахмальные, и пианист похож не на живого человека, а больше на восковую куклу. Хоть бы улыбнулся, что ли…
– А вон там, смотри, мальчики-мажоры обедают… – хищно прищурилась взглядом в дальний конец зала Поль. – Да не оглядывайся так откровенно, чего ты…
– А почему ты решила, что мажоры? Они же к нам спиной сидят!
– Так сразу же чувствуется… От них денежным духом по всему залу веет! У меня на такие вещи нюх, как у собаки, я шестым чувством его улавливаю. Так и буду, наверное, всю жизнь одним только нюхом пробавляться… У тебя, кстати, телефон в сумке звонит.
– Ой, это же мама, наверное! – неуклюже закопошилась она в примостившейся на спинке стула сумке. – Я ей обещала после экзамена позвонить и забыла!
– Ну как, Сань, сдала? – коротко и делово прозвучал в трубке мамин голос.
– Да, мам, сдала, все в порядке! Правда, на тройку…
– Молодец, доча! Отстрелялась! Поздравляю! Ну и когда уже?
– Что «когда», мам?
– Когда ехать, сказали?
– Куда ехать, мам?
– Здрасте, «куда»! В Англию же, в Лондон! Ты же сама говорила – сразу после сессии!
– А… А, ну да… Да, сказали…
Видимо, у нее было такое вусмерть обалдевшее перепуганное лицо, что Поль перестала жевать, сидела, беспомощно выставив перед собой нож с вилкой. Потом сглотнула, трусливым осторожным движением положила столовые предметы на скатерть, втянула голову в плечи.
– Так я не поняла, когда ты уезжаешь? – снова влетел в ухо настойчивый мамин голос. – Я надеюсь, не сегодня?
– Н… Нет, не сегодня…
– Завтра, значит?
– Да… Да, мам, завтра…
– Ага, ага… Ну так собираться же надо… По магазинам походить, приодеться поприличнее… Давай сейчас в городе встретимся? Ты где?
– Я в кафе. В «Мадриде».
– Ох, черт… Я же не могу сейчас! Проклятая работа, вечно у меня времени на тебя нет! Давай дуй сама ко мне в магазин, я тебе денег дам!