Добрая, злая

Колочкова Вера Александровна

– Нет, какие-то деньги у него на счете есть, я это допускаю… Но – крохи, самые крохи. Конечно, на ферму с коровами хватит… А потом, когда он в эту игрушку наиграется, что с ним будете делать?

– Я еще раз вам повторяю, Нелли, это его выбор!

– Да что вы заладили: выбор, выбор! Это сейчас – выбор, а потом будет – раскаяние! Ужасное, безысходное! Вы этого для него хотите? Ужаса безысходности хотите? Чтобы он навсегда застрял в этой деревне? Это сейчас здесь хорошо, и солнце светит, и зелень кругом, а осенью пойдут дожди… Я его знаю, он

обязательно затоскует. И вас изведет, уж поверьте мне. Будет изо дня в день раскаиваться и тосковать, тосковать и раскаиваться…

– Чего вы от меня хотите, Нелли? Я не понимаю…

– Да ничего я от вас не хочу… Я просто прошу проявить к Ивану хоть каплю милосердия. Не делайте ему зла, будьте к нему добры… Будьте дальновидны, в конце концов! Помогите мне спасти его!

– И… что я должна сделать?

– Да ничего особенного. Просто исчезнуть… Когда из его фантазии выпадет хотя бы один фактор, он очень быстро одумается. Я прошу вас, помогите мне его спасти… Скажите, ведь вы его любите, да?

– Да. Очень люблю.

– А если любите, значит, не желаете ему зла. Я понимаю, конечно, что вы пока не готовы принять решение, но я сейчас уеду… А вы останетесь и серьезно подумаете о моей просьбе. Еще раз прошу, будьте к нему добры… Добры, понимаете? Иногда, чтобы сделать добро, надо просто удержать себя от необдуманного поступка… Надеюсь, вы все правильно восприняли и примете мудрое женское решение. Если и впрямь любите, конечно. Прошу вас, будьте к нему добры…

Она грациозно поднялась со стула и направилась к выходу из комнаты, зацепив по пути каблуком край бабы-Симиного половика. Чуть споткнувшись, оглянулась на возникшее препятствие, переступила брезгливо стройными ножками. Выйдя за дверь, процокала каблуками по сенцам, по крыльцу, и вскоре донесся до уха шум отъезжающей машины.

– Ишь как она тебя под орех разделала… – тихо зашла в комнату баба Сима, села рядом, сочувствующе тронула за плечо. – А ты вот сплоховала чегой-то, на поводу у нее пошла. И зря! Надо было матюкнуть ее пару раз, особенно когда она про тебя этак высказалась… Что, мол, недо… Не-удово…

– Да. Она сказала, что я неудобоваримая.

– Вот-вот! Чего ты проглотила-то?

– Не знаю, баб Сим… Да и вообще – не в этом дело… В принципе, она ведь права, наверное…

– Да ты что, Сань? Неужель поверила этой злючке?

– Ну да… Она злючка, а я, значит, добрая. Только добрая девочка плюнула и попала… Нет, не хочу больше…

– Кто в кого плюнул? Ты чего говоришь, не понимаю?

– Я сейчас уеду, баб Сим. Потому что она – права… Соберусь и уеду. Как раз на вечернюю электричку успею.

– Да как же, Санюшка… Что, даже Ивана не дождешься?

– Нет. Так лучше будет. Она права…

– Так мы ж на могилку к Аннушке не успели сходить! Что ж ты, даже и бабку не навестишь? Останься хоть до утра! Утром на кладбище сходим, а там, что ж… Хотя я бы на твоем месте…

– А дневная электричка есть?

– Есть, в два часа отходит.

– Что ж, уеду завтра, на двухчасовой.

Ой, как же мне плохо, баб Сим…

Ткнувшись лицом в мягкое плечо старухи, она расплакалась, вдруг осознав всю горечь принятого решения и чувствуя, как образуется внутри гулкая, слепая, неуютная пустота. Какое ж короткое выпало на ее долю счастье – можно по часам, по минутам пересчитать… Наверное, большего она и не заслужила?

* * *

– Посмотри, Аннушка, какая Санюшка у тебя выросла! Справная девка, добрая, работящая… Вот навестила меня, старуху… И к тебе, стало быть, пришла… Сейчас помянем тебя как полагается!

Присев на скамеечку у могилы, баба Сима отерла слезу концом головного платка, закопошилась, доставая из пакета захваченную из дома снедь, граненые стаканчики и пластиковую бутылку с домашней наливкой.

– Смотри, Сань, а рябинка-то прижилась, эвон какая вымахала… Эту рябинку вы с твоим отцом из лесу принесли, помнишь? Отец-то твой тещу уважал, молодец…

– Нет, баб Сим, не помню…

Тонкое деревце, словно обидевшись на ее слова, качнулось под ветром, зашелестело листьями-перышками, касаясь ветками бабушкиного лица на овале памятника. Лицо было молодым, улыбчивым, и глаза у бабушки такие ясные, будто светятся живой радостью.

– Да, мудрая она была женщина, сестрица моя… – разливая наливку по стаканам, вздохнула баба Сима. – И тебя шибко любила и жалела… Ну, давай поминать, что ли?

Чинно приложив к губам стаканчик, старуха опрокинула в себя его содержимое, крякнула, трижды торопливо перекрестилась, пробормотав себе под нос нужные для обряда поминовения слова. Потом подняла на нее мутные от набежавшей старческой слезы глаза:

– А помнишь, как она тебя маленькую каждое воскресенье в церковь водила?

– Помню, баб Сим…

– Ага, ага. Все имечко твое нечаянное у Бога отмолить хотела. Просила, чтобы он простого счастья тебе послал. Чтоб вразумлялась ты на простое счастье-то… Помнишь, как она тебе все приговаривала? Живи, мол, просто, сердце слушай, себя и Бога помни, на плохое дело не искушайся…

– …И на большие радости тоже не искушайся, малыми радостями живи – ветерок подул, солнышко взошло, первая травка из земли выползла, ягодка в саду созрела… Помню, баб Сим, помню… Я ведь так и хотела, да не получилось, видно… Поманило счастье, и нет его…

Вяло махнув рукой, она отвернулась в сторонку, быстро отерла слезу со щеки. Да и незачем тут о своем плакать, нехорошо это. И без того всю ночь в подушку проплакала. Да и бабушка Анна увидит ее слезы, огорчится…

Они посидели еще немного, съели по пирогу, слушая, как перекликается стая ворон в кронах огромных берез – извечных сторожах тихого деревенского погоста. Баба Сима первая поднялась со скамеечки:

– Ну что ж, пойдем, нето… Сейчас еще в церкву зайдем, свечку за упокой поставим… Прощевай, Аннушка, спи спокойно. Не обойдет твою внучку счастье, не бойся. Раз ты, святая душа, Бога просила, то и не обойдет…