Добролюбов

Берендеев Кирилл Николаевич

– Очень мило с вашей стороны, - что мне еще оставалось сказать?

– Так получилось, что вы появились на свет здесь, в этом городе, в год и час, указанный в вашей метрике. Если бы не тот несчастный случай, если бы все пошло по моему плану, по нашим договоренностям, ничего этого не случилось бы, я клянусь вам. А так... вы проживаете лишнюю, не нужную ни вам, ни кому бы то ни было на земле, жизнь. И в этом, что уж греха таить, виноват один лишь я.

Странно, но та половина лица молодого человека, то была освещена солнцем, в самом деле, приняла раскаявшийся вид. Добролюбов опустил глаза, как-то съежился, выдерживая долгую паузу; я даже заметил дрожание влаги над нижним веком.

– И вот я здесь, - глухо произнес он.
– Еще раз прошу простить, что причиняю столько неприятностей. Простить и за тот прием, что устроил вам в момент нашей теперешней встречи, клянусь, это было необходимо для пробуждения ваших уснувших воспоминаний, чтобы

вы, наконец, вспомнили и осознали, кем же являетесь на самом деле, и что за бессмысленный груз, неведомо зачем дарованной жизни, несете на себе.

Я машинально кивнул; я и в самом деле вспомнил то, о чем говорил ему когда-то, говорил с восторгом и горечью, отчаянием и болью и радостью оттого, что хоть один человек слушает меня, не перебивая, понимает то, о чем я говорю ему и кивает головой, слушая и говоря, что все не так плохо как кажется мне в этот злополучный миг. Память возвращалась урывками, разрозненными сценами, эпизодами, странными, ни на что не похожими из виденного мной за последние годы, за годы, которые я знал прежде. Первым в памяти появился этот молодой человек, за ним следом стали открываться главы, так или иначе связанные с ним, и самыми поздними селевым потоком потекли личные воспоминания, те, что принадлежали лишь мне одному.

– Эта ваша жизнь многое перевернула вверх дном, многое поставила под вопрос, внесла сумятицу и неразбериху во все происходящее ныне. Но что говорить, более всего досталось, конечно, вам. Вы воспитывались с братом без отца, вечно занятой матерью, которой не хватало любви на всех, это наложило серьезнейший отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Вам всегда было одиноко и никчемно в этом мире. И вы это выражали тем единственным способом, о котором помнили через пропасть нежизни. Про первый случай я вам уже рассказывал - и предотвратил ту попытку, кстати, тоже я. Вы меня тогда не узнали, хотя, по всем моим расчетам, должны были, просто обязаны были узнать, нет, не говорите, что ребенок ничего не помнит, помнит, еще как помнит связь с прошлой своей жизнью, особенно столь глупо оборвавшейся и столь безалаберно начавшейся, помнит и очень хорошо в ней разбирается, подчас лучше, чем в нынешней. И уж поверьте мне, многое мог бы рассказать, если бы его смогли заставить вспомнить... ну, как я вас заставил, скажем. Но вы оказались несчастным исключением, видно, та незаслуженная боль и еще более незаслуженное пробуждение в новую, непрошеную жизнь, повредили вашу связь с прошлым. Вы не помнили ничего, не узнали, как я не старался, меня, хотя со времени нашей встречи я умышленно ничего не менял на лице.

Я перебил его каким-то бессвязным восклицанием, враз вспомнив доктора, приходившего тогда по вызову, хотел сказать что-то про Агасфера, но молодой человек оказался проворнее:

– Ну, вот и восстановился еще один, основополагающий эпизод.

– Добролюбов, я не совсем понимаю вас...

– А теперь вы и говорите, как прежде. Не сомневаюсь, вы вспомнили наши встречи, беседы, споры того славного времени: то взволнованная, то неспешная болтовня о том и о сем, сопровождаемая шампанским и дорогими сигарами, коими я с удовольствием вас угощал.... Славное это было времечко, ей же ей славное. А вы меня не признали вначале. Жаль, конечно, но я на это почти и не рассчитывал. Если бы так случилось, один шанс на миллион, уверяю вас, капитан, тотчас бы исполнил свой долг до конца.

– Вот как, - я пристально посмотрел на него.

– Разве вы решились отказаться от своего прошлого обещания? Не верю, капитан, в ваших глазах говорит разум, принадлежащий этой жизни, жизни, которая вам дана в нагрузку, как наказание. Бросьте ее, капитан, и слушайте.

Я переступил с ноги на ногу, разом почувствовав, как сквозит от входной двери. Почему-то вспомнилось, как я свернул ни с того, ни с чего в переулок и решил пройти через район этих трущоб - зачем? спрашивал я тогда себя. Спросил бы сейчас, да ответ уже известен.

– Узнай вы меня тогда - хотя бы я прочитал бы это в глазах шестилетнего ребенка, немедленно дал бы яд.

Он резко замолчал и повернулся всем телом ко мне, встав с подоконника. Я вздрогнул, в замешательстве отступая на шаг, и уперся в стену. Страх сковал меня, множась на глазах: к страху, что я внезапно испытал к Добролюбову, тому рациональному страху узнавания добавился новый, вернее будет сказать, прежний страх, прошедший сквозь десятилетия, с той эпохи, с июня двенадцатого года. Только сейчас этот страх настиг меня.

– Отчего вы так взволнованы, я не пойму. Я обещал помочь вам в двенадцатом, помочь именно свести счеты с жизнью, вы же на нынешнем опыте своем, капитан, знаете, как это нелегко, какое мужество и самообладание требуется от решившегося на этот шаг человека. За этим я явился и сегодня. Вам не мила эта жизнь, капитан, не разубеждайте ни себя, ни меня, я и без того прекрасно знаю, что вы мне сейчас скажете, какие избитые штампы приведете в оправдание прожитых долгих лет. Ни к чему. Да и поздно уже. Вы решили

покончить с собой еще в шесть лет, уже тогда ваше чувство, данное до рождения, подсказывало вам, что нынешняя жизнь не придется вам впору, и вы совершите страшную ошибку, не повиновавшись ему. Результат вы знаете лучше меня - жалкое прозябание, с каждым днем уменьшающее ваши шансы на логичное завершение существования. Конечно, вы мне можете возразить, спичками нельзя отравиться, но вы же не знали этого тогда, не знала этого и ваша мать. Потому появился я и попытался вытащить вас. Не удалось. И вот спустя годы, это же чувство, засевшее в вас, то самое, что было погребено под спудом проживаемых вхолостую лет вашей бессмысленной жизни, вновь воззвало ко мне. Это случилось в тридцать лет, два события наложились друг на друга - ушла ваша девушка, увы и ах, и вас турнули из органов правопорядка. А ведь там вы служили по своему призванию, этим же до рождения полученным чувством руководствуясь, пошли именно в отдел, занимающийся помимо всего и спасением таких, кем были вы. И всех, кого вы спасли, вы спасли не зря, они живы и по сей день, и не помышляют о прежнем, а того, кто ушел от вас, забрал я, ибо он, так же как и вы, был моим клиентом и я в тот раз пришел за ним. Вы находились на нужном месте - шесть или семь лет я был вынужден мириться с вами, не в силах помочь ни вам, ни себе. Но случилось то, что обязано было произойти, вас бросила девушка, и выгнало начальство, вы остались одни, вы разбудили на краткий миг свое чувство, и оно указало вам, - во второй раз путь к спасению. Я снова был с вами, я снова жаждал, чтобы вы узнали меня, хотя надеяться мне не следовало. Но... таково слово, данное вам, я не был в силах его нарушить. Вас снова спасли, вы устроились, - заметьте! продавцом в маленьком аптечном киоске на вокзале, мне снова пришлось ждать, ибо вы снова теперь уже помогали мне завершать чьи-то судьбы. Те, кто не хотел возвращаться в этот мир снова и снова, те, кто не хотел оставить его и в воспоминаниях, навсегда остаться в заоблачных высях бестелесным духом, жаждущим покоя и тишины вечной ночи, - все они шли ко мне. И я давал им этот покой. Так что счет не пять - один, капитан, но это к слову. Но вы все тянули и тянули со следующим разом, в сущности, мне не оставалось ничего другого, как решиться сделать шаг первым. Человеку не дано понять ни свое, ни, тем более, чужое предназначение, я осознал, что мне придется вмешаться и напомнить и о себе и об обещании. Вы призывали меня, чтобы уйти навсегда, я не мог вам отказать, как не могу более медлить. Поэтому вы здесь, капитан, и поэтому вы выслушали от меня все, что полагалось выслушать, и узнали меня, и теперь вам осталось сделать только один шаг. Выберите его сами, капитан.

Я плохо его слушал. Пока Добролюбов говорил, сотни мыслей стремительно проносились в моей голове, что-то откровенно нашептывающих мне: одно, другое, третье; они спорили и перебивали друг друга, не давая мне и секунды покоя. Как не давал покоя и страх, душивший всякое желание к действиям. Слова молодого человека текли мимо меня, лишь изредка залетая в душу, и кололи ее точно серебряной иголкой. Едва он закончил, и снова оглянувшись, повернулся ко мне, я бросил быстрый взгляд, разумеется, не ускользнувший от Добролюбова, в угол, туда, где лежали брошенные нами револьверы. Прежняя маска внимательности и сосредоточенности во мгновение спала с его лица, Добролюбов расхохотался уверенно, побеждающе, и смеясь, покачал головой.

– Ну что вы, капитан, вы плохо обо мне думаете. Все будет иначе. Вы узнали меня, - он перестал смеяться и уже спокойно продолжил, - это главное. Я попросту разбудит то ваше чувство, вы последуете ему - сейчас или потом - и все ваши треволнения кончатся раз и, поверьте, навсегда. Сюда, в этот мир, вы уже никогда не вернетесь.

– Что вы намереваетесь сделать?

– Ничего особенного. Не волнуйтесь так, капитан, иначе вас хватит удар, а еще одной вашей жизни я просто не переживу. Мы поступим с вами иначе. Проще и умнее будет, если я, - снова быстрый поворот головы, попросту полечу вниз.

Пауза. Наконец, мне удалось разлепить запекшиеся губы.

– Что вы сделаете, Добролюбов?
– спросил я каким-то свистящим шепотом.

– Смотрите, капитан, - он снова улыбнулся своей бесшабашной улыбкой и резко подался назад, в окно. Мгновение спустя кроссовки его стукнулись о край подоконника.

Я вскрикнул и бросился, бестолково размахивая руками, к окну. В тот миг мне казалось, что прошла вечность, прежде чем я пересек те три метра, что разделяли меня и молодого человека. Он продолжал по-прежнему улыбаться, каким-то чудом ему удалось удерживаться на подоконнике, но тело его все больше и больше кренилось назад, медленно выпадая из окна шестого этажа. Когда я достиг окна, тело его уже находилось на улице, лишь ноги все еще оставались в проеме рамы, так же неторопливо и не без некоторого оттенка величия продолжая неумолимое движение прочь из комнаты и вниз. На лице его все так же играла знакомая довольная улыбка, казалось, сам процесс доставляет Добролюбову неизъяснимое наслаждение.