Добронега

Романовский Владимир Дмитриевич

САКР. Да, надоело. Беспросветно. Вся эта болтовня по поводу родов, великих свершений, милости волхвов, и прочее.

ЛИКУРГУС. Разве ты здесь не главный?

САКР. Что мне от того? Всем заправляют волхвы. А я так, рядом, приказы отдаю. Я хочу уйти, Ликургус. Но не могу.

ЛИКУРГУС. Почему?

САКР. Потому что я связан. Волхвы за мной следят. Не глазом, но умом. Знают, где я. И если что заподозрят, будет плохо. Мне нужно освободиться от надзора, Ликургус. Мне понадобится твоя помощь. (Полощет рот).

ЛИКУРГУС. Моя?

САКР.

Да. Не думай, что это Юстиния тебя выбрала. Это я тебя выбрал. Поскольку в той, другой, жизни я тебя хорошо знал. А ты меня. Если я назову свое имя, оно тебе ничего не скажет. Тем не менее, это так. Не пытайся вспомнить – не вспомнишь. (Полощет рот). Все предусмотрено. Ты правда не христианин?

ЛИКУРГУС. Не скажу.

САКР. Не говори. И все-таки. Всего-то мне и нужно от тебя – чтобы ты за меня помолился.

ЛИКУРГУС. Сейчас?

САКР. Нет. Когда проснешься.

ЛИКУРГУС. Но я же ничего не буду помнить.

САКР. Это – будешь. Это в моих силах.

ЛИКУРГУС. Помолился – кому?

САКР. Сам знаешь. Если ты, конечно, христианин. На что я надеюсь очень. Очень! (Полощет рот).

ЛИКУРГУС. Почему ты сам не можешь за себя помолиться?

САКР. Когда кто-то со стороны, так оно крепче как-то. Доходчивей. Это даже среди людей так – если кто-то говорит что-то о тебе, так верят больше, чем ежели ты сам о себе говоришь. Особенно если что-то хорошее. Если плохое – и так поверят. Я хочу, чтобы волхвы потеряли надо мною власть. Я не совсем по своей воле к ним пришел, и больше с ними дела иметь не желаю. Я хочу быть свободен. (Полощет рот).

ЛИКУРГУС. Как-то странно.

САКР. Не задаром. Если пообещаешь за меня помолиться, я тебе кое-что расскажу сейчас, и ты это тоже запомнишь. Это то, что знают волхвы. Они никогда не знают ничего наверняка, потому что наверняка знать никому не дано. Они могут только предполагать. Помашут руками над огнем, плеснут чего-нибудь, и вроде бы что-то видят. Предполагают. Обещай, что выполнишь просьбу, и я скажу тебе, что будет дальше – там. И пользуйся себе, только никому не рассказывай.

Ликургус медлит.

САКР. Не раздумывай долго. Сейчас вернутся эти… две… возможно с волхвами…

ЛИКУРГУС. Что ж. Согласен.

САКР. Значит, ты все-таки христианин.

ЛИКУРГУС. Я этого не сказал.

САКР. Ну, не важно. Стало быть, есть у тебя два пути. Можешь кинуться в ноги Базилю, и он тебя помилует. Но прежнего доверия уже не будет. (Полощет рот). А можешь уехать к своему отцу в Каенугард. Снова принять имя, данное тебе при рождении. И заниматься управлением дел отца твоего.

ЛИКУРГУС. А почему я должен кидаться в ноги императору?

Сакр полощет рот, осторожно трогает пальцами губу, морщится, снова полощет рот.

САКР. Вина твоя большая.

ЛИКУРГУС. Какая вина?

САКР. Ты не помнишь?

ЛИКУРГУС. Нет.

САКР. Показать?

Ликургус молчит.

Возникает

видение, сперва прозрачное, призрачное, затем все более отчетливое. Звучит боевая буцина. Какие-то ратники с луками в руках отступают к селению, расположенному в холмистой местности, отстреливаясь нестройно. В какой-то момент они вдруг бросают луки и уже не отступают – бегут в селение. Бегущих настигает волна византийских всадников и подминает их, почти не замедляясь. На большом вороном коне, привстав на стременах, полководец Ликургус указывает свердом направление – в селение. Вскоре селение вспыхивает пламенем. Остаточные поселяне выбегают из домов, и всадники рубят их свердами, не разбирая возраста и пола. Но вдруг Ликургус командует «Стой!»

Полукруг из десяти всадников замирает. В центре полукруга – женщина, присевшая на корточки и закрывшая голову руками. Ликургус спешивается.

ЖЕНЩИНА. Скорее, скорее. Я не могу больше ждать.

ЛИКУРГУС. Встань.

ЖЕНЩИНА. Не могу. Скорее.

ЛИКУРГУС. Встань, добрая женщина.

ОДИН ИЗ ВСАДНИКОВ. Командир, что ты делаешь?!

ЛИКУРГУС. Молчать. Встань, женщина.

Видение исчезает. Сакр пытается набрать в рот воды, но кубок пуст. Сакр с раздражением швыряет кубок на пол, трогает губу.

САКР. Железное правило в том болгарском походе было – уничтожать всех, встретившихся на пути, и либо закапывать, либо спускать вниз по реке. Таким образом никто из местных не мог никому рассказать, что произошло на самом деле. Неизвестное страшит сильнее любых ужасов. Было селение – и не стало его. Исчезло. Но Ликургус это правило нарушил. И об этом стало известно императору. За Ликургуса вступился патриарх. Кстати, почему?

ЛИКУРГУС. Что – почему?

САКР. Почему патриарх вступился за военачальника, да еще иудея? Не знал, что Ликургус иудей?

ЛИКУРГУС. Знал. Ты тоже знаешь, а ведь только что собирался сделать меня Папой Римским.

САКР. Не я. Мы. Но это совсем другое дело. И все-таки – почему?

ЛИКУРГУС (пытаясь вспомнить). Дочь? Друг? Нет, не помню.

САКР. Деньги?

ЛИКУРГУС. Нет. Точно – нет.

САКР. Почему ты так уверен?

ЛИКУРГУС. Отец лишил меня всего, как только я поступил на службу.

САКР. По религиозным соображениям?

ЛИКУРГУС. Не думаю. Ни религия, ни традиция иудеев не запрещает сыновьям становиться воинами.

САКР. В иудейских войсках.

ЛИКУРГУС. Таковых войск в данный момент не существует. В любых войсках.

САКР. А как же с запретом на убийство?

ЛИКУРГУС. Это личное, а не семейное или общинное, дело. Отец был против избрания мною внекоммерческой профессии. И боялся меня.

САКР. Почему боялся?

ЛИКУРГУС. Думал, что я могу поступить с семейным состоянием не так, как ему хотелось бы. Настроить кораблей и стать путешественником. Нанять воинов и стать завоевателем. Или же накупить фолиантов и стать книжником. И еще его, возможно, волновало мое знакомство с зодчими-христианами.