Добровольная жертва
Шрифт:
– Что это?! – голос, наконец, вернулся ко мне после продолжительной паузы, ждавшей, пока я выкашляю из себя застрявший бекон.
– Где? – недоуменно покружился вокруг себя Пелли, пытаясь спрятать пискнувшего призрака за спину.
– Цыпленок! Он живой! А я его чуть не съела! Я им чуть не поперхнулась!
– У него был обморок, – быстро протараторил мальчишка. – Как только я хотел его укусить, он пришел в себя.
– Ну да, рассказывай! Это был вареный цыпленок! Вкрутую!
– Тебе показалось! – встопорщил он все веснушки. – И вообще, это совсем другой цыпленок!
– Я что – своего родного цыпленка не узнаю?! Да я его весь обед высиживала! Та-а-ак! – протянула я, угрожающе поглядывая на крысиную клетку. – Выбирай: или предсказание, или дозор!
Пелли одной щекой побледнел, другой покраснел, мучительно выбирая. Цыпленок воспользовался моментом и, выпорхнув из опущенных рук, побрел, пошатываясь и стесняясь наготы, к бутербродам.
– Роночка, не выдавай! – заныл уличенный, пуская сирую слезу. – Я тебе еще одну веревочку могу принести, покрепче даже этой… Ну, пожалуйста! Мастер меня выгонит!
– Ага, и ты лишишься возможности подслушивать и подглядывать! – от этих слов мальчишка втянул лохматую рыжую голову в плечи и задрожал. Меня это опять-таки не смутило. – За все годы, что я тебя знаю, милый мальчик, ты не изменился ни на одну веснушку. Тебе все те же двенадцать лет, как и было. Сегодня утром добавились крылышки. Да, я видела, не отпирайся! Сейчас к крылышкам уже живой вареный цыпленок. Вареный, настаиваю! Жаль, что устав школы категорически запрещает пифиям практиковаться на учениках. Очень плохо для устава, который я сейчас нарушу. Зато узнаю, кто ты такой, и с чем тебя едят.
– Роночка, не надо, пожалуйста! – сиплым шепотом попросил Пелли, подняв жалобные янтарные очи. И что-то такое в этих очах плескалось, что я поняла: даже если надо будет – не буду. Этот мальчик сам знал свою судьбу. И не легким было это знание. Я махнула рукой.
– Спасибо, Роночка, – вспыхнул жаром рыжий. – Мне так жалко стало цыпа, он такой беспомощный был, синенький…
Да все мы синенькие рано или поздно. Ну вот… Опять накатило. Ушел бы этот веснушчатый цыпленок с сотоварищем! Но он топтался в нерешительности.
– Да не скажу я, иди! – буркнула я, отворачиваясь. – И забери этого зомби!
– Он не зомби! – Оскорбился куриный покровитель. – Вполне нормальный цыпленок. Вот обрастет, так и совсем славный петушок выйдет, от кур отбоя не будет!
– Теперь я понимаю, почему у нас курятина всегда жесткая, как столетняя утоптанная подошва! Поживи-ка столько раз без передышки! А ты подумал, каково ему будет который раз во щи?
– Подумал! Как в первый раз. Он ничего не помнит.
– Мало тут у нас дебилов, страдающих амнезией! Лучше б ты его яйцом воскресил, дал шанс поумнеть!
– Времени не было, обычно я так и делаю, реинкарнация называется, – глазом не моргнул Пелли, но уже слегка подвял. – А тут за веревочкой торопился. А зачем тебе она?
– Я и говорю – изверг малолетний! А ты подумал, что, может, несчастные птички только и мечтают вырваться из круговорота тарелки? Грезят, как о недостижимом блаженстве? – продолжала я добивать поникшего Пелли.
Пелли картинно закатил глаза и укрылся дверью. Забытый перерожденный цып, бросив недощипанную краюшку, с отчаянным писком рванул за ним, как бритая собачонка. Мальчишка сунул напоследок вездесущий нос в щель:
– Надо будет помочь с веревочкой, позови. Я с удовольствием!
Я рванулась свернуть шею стервецу, распахнула дверь… и врезалась в твердокаменную грудь Альерга.
– Что тут случилось?
Я медленно сползла со скалы, как разбитое яйцо.
– Ничего такого. Обычные проказы юных школодников, напоминающие о радости жизни вне их присутствия. Как там расследование продвигается? Атаман захватчиков велел отчитаться за утреннее. Мне в письменном виде или в образном сойдет?
– После, но во всех видах для верности. Сначала главное. Мы опять не нашли твоего Дика. Перетряхнули с утра весь город и окрестности. Его здесь и близко не было. Никто в глаза не видел. Ты уверена, что у тебя было видение, а не простой сон смертных, даже не вещий?
Такой уверенности у меня уже не было.
Мастер плюхнулся на скамью. Ее тощие ножки немедленно поползли в стороны под весом гиганта, но скамья, приосев, раздумала рассыпаться в щепу и только жалобно поскрипывала умирающим лебедем. Опекун подозрительно оглядел ее и неохотно поднялся, задумчиво глядя на мое девичье ложе из мореного дуба. Если он туда пересядет, то узрит небрежно припрятанную веревочку, изымет, и я так и не узнаю, зачем она была мне нужна.
Я срочно предложила ему гостеприимные объятия подоконника. Уж этот камень точно выдержит даже телепата. Опекун, проворчав, что и человеческой мебели в этих древних развалинах не найти, уселся было на подоконник, но покосился за окно и срочно пересел на табурет. Я тоже покосилась в отвергнутое окно, но не заметила ничего особенного, что могло бы спугнуть мастера с этого замечательного насеста. Кроме пришлого желто-сливочного конька, так внимательно рассматривающего пестрый фасад башни, словно это полководец изучал слабые места вражеских позиций перед тем, как брать их штурмом.
На конька смотрели еще двое: мой отец и магистр Ал’Краст. При этом Дункан алел как девица, а Владыка бледен, как известковый столб. Полжизни отдала бы, чтобы узнать, о чем они разговаривают! Судя по искрам от скрещенных гневных взглядов, битва шла нешуточная.
– Тебе не кажется странным, – продолжил опекун слегка прерванный расстановкой фигур разговор, – что за последние два года Лиге так и не удалось найти твоего дружка детства? Если бы я сам не видел его и не говорил с мальчиком в замке Аболан, то решил бы, что этот твой принц-конюх – не более чем воспаленные грезы девицы, входящей в брачную пору. Жаль, что Лига тогда не обратила на него должного внимания, ограничившись выяснением родословной, и после выпустила его из виду совсем.