Доброй ночи, любовь моя
Шрифт:
– Баренцев регион! Кого, на хрен, интересует этот Баренцев регион!
– Да, – сказала Анни, – все оказалось еще хуже, чем мы думали. Переход в «Бонниерс» еще можно было себе представить. Но туда! К лапландцам гребаным! Он небось долго вынашивал этот план, сволочь. И ничего не сказал. Даже не намекнул.
– Он какой-то трехнутый стал, не в себе. Вот с кем полное изменение личности случилось, чтоб ему ни дна ни покрышки! Если бы только Мод не бросила его. Она бы этого никогда не допустила. И зачем только она нашла этого мужика из Евросоюза!
– Что думаешь делать, Берит, собираешься переезжать?
– Я же не одна,
– А если бы была одна?
– Нет! Здесь мой дом, я здесь родилась, здесь мои корни.
– Да, мать твою, там же зима круглый год. Снег, я слышала, выпадает в начале сентября и лежит до Ивана Купалы. Я бы ни за что не выдержала. А темнота! А мошкара!
– Этот хрен и не рассчитывает, что мы за ним бросимся. У него никаких шансов нет сохранить так много служащих там. Кто-то, возможно, и переедет, Женни и Анн-Софи, например. Она сама из тех краев, мне кажется, у нее какой-то тамошний говорок.
– Вопрос в том, что нам-то делать?
– Тебе-то точно работу предложат, ты способная, Анни, люди знают, что ты редактор этой ведьмы Карлберг, одно это уже чего стоит!
– Ох, да. Хоть от нее избавлюсь. Хоть что-то хорошее.
Это были странные выходные. На дне бродило беспокойство: что сообщит им Курт Лудинг. Однако после поездки в Хэссельбю беспокойство немного отступило.
Жюстина была права, Берит словно притянуло к дому бывшей соученицы. Захотелось посмотреть, изменилось ли там что-нибудь. Узнать, выжили ли эти несчастные люди. Прямо хождение в Каноссу какое-то: она и страшилась встречи с Жюстиной, и в глубине души надеялась, что та будет стоять на крыльце своего дома, постаревшая на тридцать лет, но сильная. Что Жюстина увидит ее и скажет: заходи.
Так и произошло.
Берит вытеснила из памяти то, что случилось давным-давно, всю свою взрослую жизнь она гнала прочь мысли о тех днях, а теперь они вдруг навалились на нее, ей хотелось рухнуть в снег и закричать: прости, Жюстина, прости! Мы были детьми, прости.
Они сидели на втором этаже в доме у Жюстины, пили глинтвейн, смотрели, как небо меняет цвет, становится красным, переливается всполохами, словно на другой стороне озера разгорается пожар. Это был холодный и торжественный зимний день, может, она слишком много сказала, может, раскрылась более, чем следовало. Она давно отвыкла так откровенно разговаривать.
Жюстина. Ее Берит всю жизнь ведь знает.
Но никто из них не коснулся детства.
Огромная птица напугала ее до полусмерти. Берит не боялась птиц, мальчики в детстве держали попугайчиков, она любила их, хоть от них и было столько грязи. Но это огромное существо, появившееся невесть откуда... Птица ворвалась неожиданно, запустила когти в ее волосы, запуталась.
– Тихо, тихо! Не двигайся, сиди спокойно.
Но Берит запаниковала.
Жюстине пришлось взять ее за плечи и усадить обратно на стул.
– Он испугался, понимаешь. Когда ты кричишь и двигаешься, то лишь больше пугаешь его.
Она осторожно высвободила острые черные когти из ее волос, Берит ежилась от неприятного чувства, а увидев мощный клюв, расплакалась.
Слезы – это так непохоже на Берит Ассарсон.
– Он просто любопытный...
– Я так испугалась! Зачем ты такое в доме держишь?
Чуть
– Играешь в бога-асу? Тогда кто это, Хугин или Мунин? [4]
– Бог-аса? А, вот что ты подумала. Но это же не ворон.
– Похож на ворона, во всяком случае.
– Вороны значительно крупнее.
Жюстина подогрела глинтвейн, снова подлила ей в кружку.
– Как там с одеждой? Не загадил?
– Ничего страшного, – прошептала Берит.
Она спустилась в ванную и замыла самые большие пятна. Когда она снова поднялась, Жюстина разожгла камин – тебе надо подсохнуть, перед тем как пойдешь, холодно ведь, минусовая температура.
4
Асы – в скандинавской мифологии высшие боги, верховным богом и вождем асов является Один. Хугин и Мунин – пара воронов, которые летают по всему миру и сообщают Одину о происходящем. На древнеисландском Huginnозначает «думающий», а Muninn– «помнящий».
Она погладила Берит по щеке, завернула в плед, усадила на стул и вручила очередную порцию глинтвейна.
– Господи, Жюстина, я же упьюсь!
– Нееет!
– А хоть бы и так. Наплевать.
Они долго сидели, от камина тянуло жаром, Берит подумала, что давно не чувствовала себя так спокойно – пусть на понедельник и запланирован сюрприз от Курта Лудинга, – ее тянуло в сон, хотелось, чтобы кто-нибудь помассировал ступни, и пока она мечтала об этом, Жюстина соскользнула на пол и стянула с нее носки.
Руки у нее были быстрые и теплые, они терли и жали и давили, о, какая ты добрая, Жюстина, какие у тебя руки, где ты этому научилась?
– Не знаю, я вообще-то не училась...
– Но ты же и правда умеешь... Боже, как хорошо...
Жюстина дошла до икр, терла, массировала, постукивала.
– Ты так напряжена, Берит, почему? У тебя что-то не в порядке?
– Нет, у меня все отлично, то, что ты делаешь, это божественно...
– Я не сейчас имею в виду. А вообще. В жизни.
Лицо у Берит сморщилось, она подавила слезы, всхлипнула.
– Иногда у меня такое чувство, что все кончилось, – сказала она хрипло. – А у тебя никогда не бывает такого чувства?
Руки терли и давили.
– У тебя здесь затвердение, Берит, прямо на подушечке стопы.
– Знаю. Мне кажется, что я все время даю и даю, но никогда... ничего в ответ не получаю. Мальчики взрослые, они уже не мальчики, а молодые мужчины, красивые, настоящие красавцы, я вижу, хотя я и мать, они в армии служили и приезжали домой в форме. Когда я их вижу, в те редкие разы, когда я их вижу... не могу себя представить, что я когда-то их носила, что они были во мне, что я их родила в муках, что они сосали мою грудь, что я на них подгузники меняла, видела, как они растут... мы даже говорить больше не можем, Жюстина. Нет, мы, конечно, могли бы поговорить, если бы у нас было время, если бы я одна с ними осталась на необитаемом острове, если бы там не было никого более притягательного, более живого, чем их престарелая мамаша.