Доброй смерти всем вам…
Шрифт:
От его вида и не такого, как Стан, могла взять оторопь. Меня самого, несмотря на гладкую кожу и воинскую выправку, нередко принимали за старца. Но вот он, заведомо более древний…
Он выглядел от силы двадцатилетним.
Еще было у него некое свойство, выделяющее изо всех не-смертных. Его лицо не было симметричным. Да и фигура тоже: казалось, что вдоль всего тела у него закреплено ребром невидимое двустороннее зеркало, и в зависимости от точки зрения он показывался смотрящему то юным отроком, то женщиной в расцвете красоты и силы.
Ибо это был не андрогин,
— Ваша Имманентность, — я преклонил колено и тут же выпрямился. Стан проделал то же самое молча.
— Искренне радуюсь, — ответил он, положив правую руку на плечо гостю. При этом острый, как стилет, ноготь проткнул шею у самого основания, так что Стан слегка вздрогнул. — Жаль, что молодой человек не весьма красноречив. Возможно, с дороги? Вас проводят, чтобы вы могли принять ванну, переодеться и подкрепить силы.
А мы — обсудить создавшееся положение без третьих лиц.
— Есть хлеб-соль он здесь уж точно не будет, — уверил я Рагнлейва, едва за Станом и двумя рослыми «почками» затворилась дверь. — Я предупредил. Так что гостем его считать не придётся.
— И слава богам, — Раги опустился на сундук с плоской крышкой и поманил меня к себе. — Ненасильственным путём удерживать человека, способного зажать в виртуальном кулаке всю нашу Великую Семью…
— Раги, ты что имеешь в виду? Это риторический оборот, что ли?
— Второе — нет, да ты и сам отлично это понимаешь. А первое…
Он задумчиво поднёс ко рту рабочий коготь:
— Он человек. Можно для порядка сдать образец крови в лабораторию, но уверяю тебя: в геноме не обнаружится присущих нам и даже лограм отклонений. Вы там, похоже, думаете, что обильное орошение ихором может изменить наследственность. Как те, о ком пелось: «Первым делом в кабинетах сняли Вильямса портреты», помнишь? Тот зловреда Лысенко и его присные, которые подавили собой истинную генетику.
— Но тогда почему он таков, как есть? Безусловно — оборотень. Разумность на порядок выше среднего.
Простой обычный гений, ну да.
— Ты в курсе, Инги, что хомо саспенс — ха! Оговорился со смыслом, однако. Что современный человек произошел не от кроманьонца, а от смешения пород? В пору, когда видовые границы ещё не установились незыблемо?
— Пропись. Дальше говори, — я откинулся на спинку сундука и закрыл глаза. Всё-таки нервная усталость грозила свалить и меня.
— Главной из хоминидных рас были наши прямые предки. Умеющие пребывать в ладу и гармонии со всей природой. Мягко подстраиваться, а потом управлять и властвовать как первые среди равных. Но во времена хаоса делавшие лишь первый шаг на данном от богов поприще.
— Станислав как раз такой? Законсервированная архаика?
Раги завёл руку назад, под голову, рассмеялся так беспечно, как умел только он
— Несколько подпорченный образец, несмотря на внешность звезды экрана. Изначальный, однако загрязнён многовековыми примесями. Но тем не менее — о да.
Встал, прошёлся по йомудскому ковру, будто танцуя:
— Кажется, его уже подготовили. Хочешь наблюдать за сценой?
Я поднялся тоже:
— Меня с души воротит, как подумаю. В то же время этот малый стремится к подобному исходу. И в самом деле опасен для всех нас.
— Для меня в том числе, — произнесла Регинлейв негромко. — Я ведь тоже вашего рода.
Волчица Власти. Наследница Власти Богов.
А я — официальный друг-свидетель, перед которым утробная искренность обеих половин выворачивается наизнанку.
В стене зала имеется антикварное венецианское зеркало в рост человека, намертво вросшее в стену. Ловушка для простаков, давно уже всеми простаками изученная. Но именно поэтому нет ничего лучше для наблюдателя и сторожа, чем зайти в каморку, расположенную с обратной стороны прозрачного стекла, и ждать.
Его привели: кажется, освободили от волос кожу на всём теле специальными снадобьями, потому что она слегка зарозовелась, подровняли чёрные пряди и нарядили в короткую мужскую тунику шафранового цвета, прекрасно оттеняющую цвет лица, волос и глаз.
— Не стой навытяжку. Садись напротив, — услышал я знакомые до боли модуляции. — И помни: что бы тебе ни говорили раньше, никто и не подумает сковывать чем-то твою волю.
Ах, насколько более грубыми казались интонации и мимика моей милой Синдри по сравнению с изощрённостью тысячелетий! Как зыбко менялись на этом гладком, без единой морщинки, лике воплощения обеих ипостасей, мужской и женской: тени, то набегающие, то открывающие солнце, не могли быть более чарующими и мимолётными.
— Вы хотите поговорить со мной?
— Как смешно выглядит это местоимение. Будто меня много. В былые времена обращались на «ты» к любому вождю. К императору, коего считали земным богом. К самому Единому.
— Я попробую, Ваша Имманентность. Твоя имманентность, которая живет в подобии имманентной рощи. Надеюсь, ты не считаешь себя богом, даже и земным?
— Это так скучно, юноша, — смеётся Регинлейв. — Богу — Богово, мне — лишь моё.
Оба смеются — в один голос. Но очень быстро перестают.
— Говорить одним смехом так же вредно, как «выкать» и даже «тыкать». Не хочешь назваться?
— Я Этельвульф. Можно так?
— Этель. Почти девушка. Принято. А я кто для тебя? Королева или Волк?
— Регина. Рекс. Но это не настоящее имя. Для почёта.
— Не беда, зато близко к почётному. То имя, которое дали мне родители, затянулось мхом. Считай, я его не помню.
— Что я должен рассказать королеве — или королю?
— Сначала я тебе поведаю кое-что о тебе самом, Этель, — говорит Рагнлейв. — Питать плоть тебе вряд ли захочется, верно? Тогда вот, прими из моих рук чашу подогретого вина — для поднятия духа.