Добрые боги
Шрифт:
– Будь ты проклят, – прошептал Вархен, страшно кривя разбитые губы. Ханбей попытался поймать его взгляд, но не сумел. – Будь… ты…проклят... отец…
– Усугублять своё и без того прискорбное положение – в этом весь ты: умом и нравом в мать. Что ж: поговорим напоследок по душам. Посмотрим, насколько хватит твоего упорства покрывать Кербена. – Лорд Вульбен усмехнулся криво и страшно. – Посмотрим, досталось ли тебе хоть что-то от меня.
Он кликнул стоявших снаружи от дверей гвардейцев.
***
Неспособный говорить и двигаться, Ханбей чувствовал себя вещью; для лорда Вульбена
Ханбей ожидал, что там о нём и забудут до самой виселицы. Но, к его удивлению, через некоторое время гвардейцы вернулись и оттащили в тёмную комнату без окон, с цепями на стенах и множеством жутких приспособлений, о назначении которых он предпочёл не задумываться. Там двое офицеров ему влили в рот густое кисло-сладкое зелье, от которого отчасти вернулась способность говорить и двигаться, а затем ещё одно, по-видимому, призванное развязать ему язык. И начали выспрашивать, куда он спрятал книгу.
Голова соображала туго, потому поначалу он не мог взять в толк, что им надо; но вскоре из разговоров дознавателей стало ясно, что в мешке Вархена вместо гримуара наместника Шоума оказался сборник каких-то похабных стишков.
Ханбей едва сдержал торжествующий смех. Наверняка не меньшим сюрпризом, чем для лорда Вульбена, подмена оказалась и для Вархена: шпион не избавлялся от книги, в этом Ханбей был уверен.
Кроме расторопной ученицы дряхлой ведьмы, подменить гримуар было некому: разве что, самой старой карге – но та, едва способная двигаться, вряд ли смогла бы проделать это незаметно. Ловкая девица провела всех и теперь могла быть от Вертлека уже за сто вёрст. Её поимка и возвращение книги, вероятно, являлось лишь вопросом времени: и всё же эта задержка, заставшая лордов-предателей врасплох, была приятна…
С допросом Ханбею повезло: дознаватели, заранее убеждённые в том, что «деревенщина» не может рассказать ничего существенного, использовали пыточный инструмент только для устрашения и больше ругались между собой, чем занимались делом. Сказалось и намерение оставить его не слишком покалеченным, чтобы хотя бы один висельник поднялся на эшафот на своих ногах: настоящий допрос, без сомнения, достался Вархену. При мысли о неудачливом шпионе, обманом втянувшем его в такую передрягу, Ханбей ощутил странную смесь сочувствия и злорадства, которого, впрочем, сразу же устыдился: вряд ли стоило поминать прошлое теперь.
Бестолковый допрос продолжался час или два; тело всё ещё ощущалось смутно, как ватой набитое, благодаря чему он так ничего и не рассказал. Когда от выпитых зелий у него начались сильные рези в животе и рвота, старший дознаватель, разразившись проклятиями, приказал заканчивать. Ханбей едва запомнил, как гвардейцы выволокли его из допросной и оттащили в зарешеченную камеру, такую же тесную и смрадную, как предыдущая, только расположенную рядом с караулкой – чтоб был под присмотром. Пока он корчился на полу, караульные, которым его мучения мешали играть в карты, то и дело добавляли ему синяков древками алебард.
Возможно, стражники вскоре вовсе забили бы его до беспамятства. Но проходивший мимо гвардейский капитан
После их ухода стало как будто чуть полегче; вдобавок, кто-то – капитан? – так удачно толкнул сапогом собачью миску с водой, раньше стоявшую у «стола» из составленных вместе бочек, что теперь до неё стало возможно дотянутся. Ханбей с опаской подполз к решётке, глядя на капитана.
– Почему они ненавидят его? – спросил Ханбей, надеясь по ответу понять его намерения.
– Кого?
– Вархена.
– Ему не повезло быть тем, кто он есть. – Капитан подошёл к решётке ближе, и Ханбей разглядел, что вместо правой руки у него небрежно выточенная деревяшка. – Для тех, кто сидит в кабинетах наверху, он сын шлюхи. Но для тех, кто здесь, он сын Филина. А сам он грубиян и насмешник: скверный характерец...
– Да уж не сахарный, – прошептал Ханбей. Каждое слово царапало обожжённое желудочными соками горло: терпеть, когда вода была так близка, не было никаких сил. Вытянувшись на полу и до плеча просунув руку через прутья, Ханбей достал до миски. С четвёртой попытки ухватив пальцами за край, он подтащил её к решётке и с жадностью стал пить, вытягивая губы и загребая языком, как собака; ему было слишком плохо, чтобы думать о гордости. Капитан равнодушно наблюдал за ним, не деля попыток ни помочь, ни помешать.
– Ты понимаешь, что за дерьмо тут происходит? – сказал Ханбей, убедив себя, что отсутствие издёвок и пинков – уже не так плохо; ему не нравился этот человек, но другого шанса могло не представиться. – Старый порядок катится под откос. Крон-лорд Шоум по воле короля заключил пакт с демонами, но собирается сам занять престол, и лорд Вульбен намерен помочь ему в этом… Нужно предупредить кого-нибудь, кто в своём уме. Принца, герцога или ещё кого-то.
– Зачем?
– Что «зачем»?!
– Не демоны бросили тебя сюда. – Капитан взглянул с насмешкой. – Ты уверен – твоё дело правое: но Добрые боги не явились тебя защитить. Действие или бездействие убило тебя? Демоны или боги – велика ли разница для тебя, которого на рассвете повесят?
– Я мало знаю о демонах и запретном искусстве; плевать на богов и демонов! Но разница между добром и злом есть. Разница в намерениях, – твёрдо сказал Ханбей. – Из-за Вархена погибли многие хорошие люди. Он обманул меня и подвёл под петлю – но Вархен не желал другим зла ради своего блага. Он не убивал женщин за то, что они оказались не в том месте. Лучше я буду на его стороне, чем на стороне короля, который предал своё королевство. Или на стороне лордов, которые предали своего короля.
– Ты хотел сказать – «буду на одной с ним виселице»?
– Даже если так.
Капитан, пожав плечами, неторопливо обошёл вокруг стола из бочек, разглядывая брошенные солдатами карты. Больше он не произнёс ни слова, а, когда вернулись двое крепко подвыпивших гвардейцев – по-свойски ухмыльнулся им и ушёл.
– А кто это был? Ты его знаешь? – спросил один другого, и тот наморщил лоб, припоминая.
– Видал наверху раньше. Вродь-бы, личным дознавателем у Филина служит… Но с одной рукой? – на туповатом лице солдата отразилось непонимание и беспокойство. Но капитана уже и след простыл.