Добрые предзнаменования (Пер. Виктора Вербицкого)
Шрифт:
– А.
Он малой частью мозга задумался, всем ли надо потом душ принимать, или только женщинам. И было у него подозрение, что как-то это связано с бидетами [68] .
—Знаешь что, – проговорил Ньют, когда Анафема вышла из комнаты, укутанная пушистым розовым полотенцем. – Можем еще раз это проделать.
– Нет, – ответила она, – не сейчас.
Она закончила вытираться, начала поднимать с пола одежду и беззастенчиво надевать
68
Маленькая кабинка, где моют… ну, скажем так, неприличные части тела. Прим.перев.
Кусочки ее тела появлялись и исчезали, как руки фокусника; Ньют все пытался сосчитать, сколько у нее сосков, и не мог, что ж, на самом-то деле ему было наплевать.
– Почему же нет? – спросил Ньют. Он собирался заметить, что это может занять совсем немного времени, но внутренний голос посоветовал этого не делать. Он весьма повзрослел в короткий период времени.
Анафема пожала плечами, что довольно трудно сделать, когда натягиваешь узкую черную юбку.
– Она сказала, мы это только раз сделали.
Ньют два или три раза открыл рот, а затем бросил:
– Не было этого. Проклятье, не было. Это она не могла предсказать. Не верю я в это.
Анафема, уже полностью одетая, прошла к своей картотеке, достала одну карточку и передала ему.
Ньют прочел ее, покраснел и отдал обратно, плотно сжав губы.
Дело было не только в том факте, что Агнес знала и рассказала все с помощью самого понятного кода: на протяжении веков различные Прибборы на полях написали маленькие ободрительные комментарии.
Она передала ему сырое полотенце.
– Вот, – бросила она. – Побыстрей давай. Мне надо сэндвичи сделать, и мы должны приготовиться.
Он взглянул на полотенце.
– Это для чего?
– Для твоего душа.
А. Так это было то, что делали и женщины, и мужчины. Он был доволен, что сумел с этим разобраться.
– Но быстренько там все делай, – повелела она.
– Почему? Нам отсюда надо уйти в ближайшие десять минут, пока не взорвалось здание?
– О, нет. У нас есть еще пара часов. Просто я большую часть горячей воды уже использовала. У тебя в волосах куча штукатурки.
Последний, утихающий порыв ветра от грозы дул вокруг Жасминового Домика, а Ньют, стратегически держа перед собой сырое розовое полотенце, более не пушистое, отправился, принимать холодный душ.
Во сне Шедвелла, он витает высоко в воздухе над деревенской лужайкой. В ее центре находится огромная куча щепок от деревьев и сухих веток. В центре кучи деревянный столб. Мужчины, женщины, дети стоят вокруг на траве,
Неожиданная кутерьма: десять человек идут по лужайке, ведя красивую женщину средних лет; должно быть, она очень даже возбуждала в молодости, и в спящее сознание Шедвелла заползает слово «живая». Впереди нее идет солдат Охотников на Ведьм Ньютон Пульцифер. Нет, это не Ньют. Этот человек постарше, и одет он в черную кожу. Шедвелл с одобрением узнает древнюю униформу майора Охотника на Ведьм.
Женщина залезает на костер, закидывает назад руки, и ее привязывают к столбу. Костер зажигают. Она говорит что-то говорит толпе, но Шедвелл слишком высоко, чтобы услышать, что же. Толпа собирается вокруг нее.
«Ведьма, – думает Шедвелл. – Они сжигают ведьму». В нем это вызывает теплое чувство. Это было правильное положение вещей, так и должно быть. Так было задумано.
Только…
Теперь она прямо на него смотрит и произносит:
– И тебя это тоже касается, старый ты глупец безумный.
Только она скоро умрет. Сгорит, умрет. И, Шедвелл понимает в своем сне, это ужасный вид смерти.
Пламя поднимается выше.
А женщина смотрит вверх. Она прямо на него глядит, хоть он и невидим. И она улыбается.
А потом раздается жуткое «бабах».
«Гром раздался», – подумал Шедвелл, проснувшись – и у него было не желающее исчезать ощущение, что на него по-прежнему кто-то смотрит. Он открыл глаза, и тринадцать стеклянных глаз глядели на него с разных шкафов будуара мадам Трейси, глядели с разных смутно различимых лиц.
Он отвернулся, и взглянул в глаза кого-то, внимательнейше на него глядящего. Это был он сам.
«Ох, – подумал он в ужасе, – это один из тех случаев, „вне-тела-своего“, я вижу тело свое, в этот раз я, точно, помер…».
Он делал бешеные движения пловца, чтобы достичь своего тела, а затем, как это всегда бывает в таких случаях, все стало понятно.
Шедвелл мигнул и задумался, зачем кому-то может захотеться приладить зеркало на потолок спальни. Он пораженно покачал головой.
Он уселся на постели, натянул сапоги и осторожно встал. Чего-то не хватало. Сигареты. Он засунул руку глубоко в карман, вытащил бумагу и принялся сворачивать сигарету.
Он знал, что спал. Шедвелл не помнил свой сон, но чувствовал он себя после него неуютно, каким бы он ни был.
Он зажег сигарету. И увидел свою правую руку, сильнейшее оружие. Оружие судного дня. Он навел один палец на одноглазого плюшевого мишку на камине.
– Бах, – бросил он и глухо захохотал. Он не привык хохотать, поэтому начал кашлять, что значило, что он вернулся на знакомую землю. Ему хотелось чего-нибудь выпить. Баночку сладкого сгущенного молока.
У мадам Трейси оно, наверное, найдется.
Он, топая, выбрался из ее будуара и направился в кухню.
Возле маленькой кухни он остановился. Она с кем-то говорила. С мужчиной.