Добрые шутки Амура
Шрифт:
— Я не считаю тебя глупой, Нюша. Я считаю тебя маленькой девочкой, которая растёт, ведь юность тебе и дана на то, что бы совершать ошибки. Считать врагами тех, кто потом нам станет лучшим другом, потому что поддержит в самый тяжёлый момент, или дружить с теми, кто впоследствии первым же вонзит тебе нож в спину. У тебя такой возраст, когда тебе не только можно, но и нужно ошибаться, что бы становиться сильнее, слышишь меня?
А я слышала, но не видела… Потому что глаза стала застилать пелена слёз, которые накатывали на меня из-за его слов. Мне было безумно стыдно плакать на людях, но более постыдно плакать
Его рука коснулась моей щеки и вытерла слезу, а потом он коснулся моего подбородка и заставил посмотреть на него.
— Нюша, ошибаться — это нормально, слышишь. Может я тоже буду банален, сказав тебе, что через пару лет, а может и недель, проснувшись, тебе эта ситуация покажется такой пустяковой и незначимой по сравнению с другими вещами. Но знаешь, эта банальщина — правда, ведь всё проходит, и твоё плохое настроение пройдёт, и собственная глупость тоже. Ты уже признала свою ошибку, а значит — ты стала лучше. Лучше себя вчерашней, себя прежней. Совершенствуйся, и ты станешь прекрасной девушкой, Нюша. Когда-нибудь….
— Спасибо, — тихо прошептала я, глядя в его глаза наполненные добротой и с искренним желанием помочь.
Возможно, тёплая атмосфера или приглушённый свет ламп так особенно повлиял на нас, или только меня, но я почувствовала, словно передо мной сидит кто-то родной, нужный. А может это искренность Люка и его слова заставили это почувствовать. Это стало неважно, важным было моё чувство, что стало разрастаться глубоко в душе, то чувство, что закралось туда еще в тот вечер, после нашего разговора, который стал тайной общей и только нашей, меня и Люка.
Он опустил руку и приступил к чаю, как и я. Мы молчали, потому что каждый был в своих мыслях. Я смотрела через широкое окно на падающий снег и видела, как из ресторана выходит пара моих ребят. И за всем этим не заметила, как Люк пересел ко мне на диванчик и теперь стал смотреть в окно вместе со мной. Только когда его пальцы коснулись моих плеч, что бы снять пальто, я обратила на него внимание. Я повернулась, и наши лица вдруг оказались друг напротив друга, причём на неприлично близком расстоянии.
Руки Гронского так и зависли на моих плечах, как и удивление застыло в моих глазах. Я неотрывно смотрела в его лицо и чувствовала, как все мои ощущения усиливаются: слух стал острее, зрение чётче, даже кожа чувствовала его дыхание.
— У тебя очень красивое платье сегодня. Ты в нём прекрасна, — первым произнёс он, и я невольно улыбнулась.
Забрав пальто, он встал и повесил его на вешалку, после чего вернулся и вновь сел рядом со мной.
— Я, конечно, знал, что в обществе девушек отношения немножко другие между собой, но сейчас, после твоего рассказа, мне кажется, что в женском коллективе вообще выжить невозможно. Даже в шестнадцать вы коварны, как в свои тридцать. Это ужасно…
— Ты меня тоже такой считаешь? — почему-то спросила я. Мне было горько осознавать, что теперь в его глазах я не самый приятный человек.
В ответ Люк слабо улыбнулся.
— Именно женское коварство и заставляет нас вас любить, разве нет? Даже в вашем невинном взгляде, кукольном личике его так много. С одной стороны женская хитрость привлекательна для нас, но разрушительна для ваших соперниц. Однозначно не хотел бы родиться девочкой.
Его
Я напряглась где-то внутри, как только их увидела, а Люк их вдруг подозвал к нам.
Напротив нас сели Саша, Яна и Алина. Первый странно уставился на Люка, и я вдруг вспомнила, что он его уже видел.
— А мы тут извиниться пришли, — звонко пропела Алина, и бесцеремонно стала строить глазки…Люку? Моему Люку.
Мысленно хотелось её удушить, а в реальности я первая схватила Гронского за руку, и сжала крепче, чем спасательный круг, если б тонула.
— Вы обидели мою Нюшу, ребята. А ведь она о вас так много приятного рассказывала, — он укоризненно покачал головой, а я ели сдержала отвисшую челюсть.
Зачем? Зачем он продолжает играть?
Но на мысленный вопрос Люк просто переплёл наши пальцы и крепче сжал мою ладонь, давая понять, что всё будет хорошо. Это вновь заставило мои губы растянуться в счастливой улыбке.
— Всё хорошо, я их прощаю, — подыграла я.
— Стой, — воскликнул Саша, — ты же тот парень, я прав?
Бровь Гронского полетела вверх.
— Троюродный брат Нюши, забрал её еще весной этой, когда наш автобус застрял. Ну, точно он!
Саша так обрадовался своей великолепной памяти, что чуть ли в ладоши не захлопал. А мне захотелось его стукнуть по голове. Яна растерянно переводила взгляд со своего парня на «моего», а Алина вновь стала хитро улыбаться.
— Троюродный брат? — переспросил Гронский и его бровь цинично изогнулась. — Ты меня с кем-то путаешь, приятель.
— Разве? — уже не так уверенно спросил тот.
— Однозначно, — подтвердил рядом со мной сидящий. — Разве троюродные браться могут себе позволить такое?
Какое такое спросить я не успела, Люк вновь обхватил пальцами мой подбородок и притянул лицо к себе, а после…
Его губы вначале мягко, словно пробуя на вкус, коснулись моих, после чего он стал более настойчивым, заставляя смести любое оцепенение и отвечать. И я ответила, неумело, но охотно. Может я и не осознавала этого, но я хотела поцелуя, именно поэтому сразу же растворилась в нём, забывая всё, что тут происходит вокруг меня и всех, кто меня окружает. Только он и я, только наш поцелуй, наши губы и горячее дыхание. Но дышал только он, потому что я напрочь забыла про это, полностью отдаваясь во власть Люка.
Мне казалось не совсем приличным проявлять чувства так публично, причём целоваться прямо при одноклассниках, вот только этот поцелуй заставил меня понять, что любое чувство стыда и стеснения может отключиться, стоит умелым губам коснуться твоих, стоит двум людям почувствовать друг друга.
Я первой опомнилась, что пора это прекращать. Мысленно кричала «оторвись от него!». Но почему-то ничего не получалось, и даже жгучая нехватка воздуха в лёгких не заставила меня этого сделать. Я боялась, что оторвавшись от него, я больше никогда не поцелую этого человека.