Добрые советы проповедникам Евангелия

Сперджен Чарлз Гаддон

Позвольте еще предупредить вас, чтобы избавить вас от многих скорбей и неожиданностей. Сегодня ваш язык может быть уподоблен перу превосходного писца, завтра же ваши слова и даже мысли могут снизойти на точку замерзания. Все, что живет, чувствует; на вас могут действовать множество разнообразнейших влияний; вполне рассчитывать можно лишь только на чисто механические действия. Не удивляйтесь поэтому, если часто будет казаться вам, что вы потерпели полную неудачу, а на деле окажется, что вам все прекрасно удалось. Вы не должны в этом случае ожидать помощи ни от кого, кроме себя самих. Но никакое упражнение, никакая привычка не принесут вам пользы без упования на Господа; и если удастся вам 49 раз проповедовать хорошо, - это еще не может быть ручательством за то, что вы будете также хорошо говорить и в 50-й раз, потому что, если Господь оставит вас, вы не сдвинетесь с места. И потому все ваши колебания и запинки в речи должны лишь учить вас смирению и напоминать вам, где искать себе помощи и подкрепления.

Прежде всего остерегайтесь, чтобы язык ваш не предупреждал ваши мысли. Остерегайтесь пустословия, скучной болтливости, умения ничего не выразить даже и во многих словах. Как радуются всегда неудаче какого-либо проповедника, много воображающего о себе, но на деле никуда не годного! Подобная участь ждет всех, подверженных этой слабости. Братья, ведь очень плохо - ничего не сказать, проговорив бесконечно долго. А ведь это обычное явление у нас - толчение на одном месте, бесцветное переливание из пустого в порожнее, бессодержательный набор слов или пустое хвастовство; ведь это стыд и позор для искусства свободной речи. Какую пользу могут принести прекрасно выраженные, но ничего не выражающие мысли? Из ничего ничего и не выйдет. Свободная речь без предварительного изучения есть облако без дождя, источник без воды. Такая речь - опасный дар как для своего обладателя, так и для его паствы. В мою коллегию просились люди, которым я должен был отказать в приеме, так как они, не имея

никакого образования и лишенные чувства понимания собственного невежества, обладали при том таким самомнением и такою болтливостью, что даже опасно было бы развивать их. Некоторые из них даже напоминали мне дракона из Откровения Иоаннова, у которого излилась из пасти такая масса воды, что едва не увлекла за собою жену. Словно заведенные часы, болтали они свое "тик-тик, тик-тик", пока не дошла до конца их пружинка. И счастлив тот, кто не слыхал их. Проповедь подобных людей можно уподобить роли столяра в "Сне в летнюю ночь", когда он изображает из себя льва. "Вы можете исполнить это экспромтом, потому что ведь тут нет ничего, кроме одного рева". Лучше совсем лишиться способности живой речи, или лучше даже никогда не обладать ею, нежели спуститься на степень простых крикунов, живых представителей звенящей меди и звучащего кимвала, о которых говорит апостол Павел.

Я мог бы еще многое прибавить к сказанному, если бы захотел говорить в своей лекции о том, что называют обычно проповедями ***, т. е. о приготовлении к проповеди со стороны содержания. Но это уже совсем другой и, по моему мнению, весьма важный предмет; о нем лучше мы поговорим в другой раз.

11-я лекция Уныние

Как читаем мы о Давиде, что он утомился душою среди жизненных невзгод, так то же самое можно сказать и относительно всех служителей Господа. Припадки уныния нередко овладевают большинством из нас. Как бы ни были мы радостны, но время от времени все же уныние поражает нас. И сильные не всегда бывают сильны, мудрые не всегда находчивы, храбрые не всегда смелы, веселые не всегда счастливы. Встречаются иногда железные люди, на которых не имеют влияния обычные житейские скорби и нужды; но конечно, и на них тоже кое-где встречается ржавчина. Что же касается обыкновенных людей, то Господь хорошо знает, что они лишь - прах, и Он дает понимать это и им самим. Из очень горького личного опыта знаю я, что означает это великое душевное уныние. Я сам нередко испытывал и испытываю его, и потому думаю я, может быть, не бесполезно будет для моих собратий, если я поделюсь с ними своими мыслями. В данном случае я желаю, чтобы хорошо знали молодые люди, если в будущем с ними случится нечто необычайное, если внезапно овладеет ими уныние, что даже и те, кому светит наирадостнейший луч, не всегда живут в свете его.

Нет никакой надобности доказывать цитатами из житий величайших служителей Божиих, что периоды жесточайшего уныния нередко было достоянием и всех их... Вместо того, чтобы приводить эти примеры, займемся лучше обсуждением следующих вопросов: для чего допускаются подобные случаи, как происходит то, что сыны света странствуют во тьме, почему непроглядный мрак окружает иногда провозвестников вечного Света?

Не происходит ли это, прежде всего, оттого, что они люди? А так как они люди, то и окружены всевозможными слабостями, всюду наследуют скорби. Очень справедливо говорит Иисус сын Сирахов: "Много трудов предназначено каждому человеку, и тяжело иго на сынах Адама, со дня исхода из чрева матери их до дня возвращения к матери всех. Мысль об ожидаемом и день смерти производит в них размышления и страх сердца. От сидящего на славном престоле и до поверженного на земле и во прахе, от носящего порфиру и венец и до одетого в рубище... Хотя это бывает со всякою плотью, от человека до скота, но у грешников в семь крат более сего". Благодать Божия во многом помогает нам, но так как мы не всегда проникнуты ею, то и поражают нас скорби. Всякий благочестивый человек встречает скорби в земной своей жизни, а проповедники, конечно, должны ожидать скорбей еще в большей степени, нежели остальные люди, чтобы поучились они иметь сочувствие к своей страдающей пастве, чтобы сделались истинными пастырями ее. Если бы для проповеди Слова Божия были посланы на землю бестелесные духи, они не в состоянии были бы постигнуть чувства людей, которые пока облечены плотяною оболочкою, осуждены почти на непрерывные скорби. Ангелам могло бы быть поручено провозвестие Евангелия, но их небесные свойства помешали бы им сочувствовать людскому неведению... Люди и только люди, подверженные всем людским немощам, избраны премудрым Господом орудиями Своей благодати; а отсюда - и наши слезы, наше уныние.

Далее, почти все мы так или иначе больны телесно. Правда, встречаем мы еще изредка стариков, которые не могут вспомнить и одного дня в своей жизни, когда они были бы нездоровы; в громадном же большинстве все мы страдаем тою или другою болезнью тела или духа. Многие телесные болезни прямо действуют на состояние нашего духа и могут быть причиною овладевающего нами иногда уныния. И как бы ни боролись мы против их влияния, но по временам они все-таки одолевают нас. Что же касается душевных болезней, то найдем ли мы хотя одного человека, вполне здорового в этом отношении? Не потеряли ли все мы духовного равновесия? Многие настроены столь мрачно, что эта мрачность как бы составляет даже часть их личности. Про них можно сказать: меланхолия положила на них свой знак; богатые духом, держащиеся превосходнейших правил, склонны видеть пред собою все лишь в черном свете. Они видят лишь темное облако; но не замечают светлой серебристой каймы, окружающей его. Они могут сказать вместе с древним поэтом, что они повесили свои арфы на вербах, что их единственная музыка - вздохи и жалобы, что их песнь настроена на единственную мелодию "слез"... Но эти скорби не мешают им в их плодотворной деятельности. Может быть, они и даны им Божественной Премудростью, чтобы соделать их более годными к особого рода служению Божию. Есть некоторые растения, обязанные своими целебными свойствами сырой почве, на которой растут они; другие - древесной тени, под которою лишь могут вызревать они. Плоды иногда поспевают не только под влиянием солнечных лучей, но также и лунных. Для кораблей требуется не только балласт, но также и паруса; тормоз у колеса не есть зло, когда приходится ехать под гору. Некоторые гении, конечно, в скорбях и на свет появились; эти скорби болезненно разбудили душу их, которая иначе спала бы спокойно, как лев в своей пещере. Если бы не испуг этот, они лишь жили бы в облаках своими мечтами, а теперь они - мирные голуби, с масличною ветвью во рту, указывающие путь к ковчегу. Если действительно существуют в теле или в душе человеческой причины, предрасполагающие человека к тяжелому настроению, конечно, эти причины отражаются и на сердце его; и потому можно удивляться даже, как только удается еще улыбаться некоторым проповедникам, усердно исполняющим свое дело! Благодать Божия до сих пор еще помогает людям, а терпение до сих пор еще имеет своих мучеников - мучеников, которых можно прославлять не менее прежних, потому что теперь пламя пожирает уже не тела человеческие, но души их. Деятельность Иеремии столь же прекрасна, как и деятельность Исаии, и даже столь суровый Иона - истинный пророк Господа, как то ясно было показано Ниневии. Не презирайте слабых, убогих, потому что о них сказано, что они получат награду свою; напротив, почитайте тех, кто, будучи утомлен, все-таки не покидает своего дела. "Блаженны страждущие", - сказал Муж скорбей. Евангельские сокровища хранятся у нас в глиняных сосудах, и если случается нам видеть какой-либо недостаток в этих сосудах, пусть никто не изумляется этому.

Самые природные свойства нашего делания, если только мы вполне строго исполняем его, могут способствовать припадкам нашего уныния. Можно разве не болеть сердцем за все эти души, что вверены Господом нашему попечению? Горячее, никогда не утоляемое стремление к спасению паствы горячим пламенем жжет душу пастыря и часто наполняет ее чувством обманутых ожиданий. Если видим мы людей, полных цветущих надежд, уклоняющимися от правого пути, людей благочестивых охладевающими, если замечаем, как исповедывающие Господа прикрывают свои грехи мантией благодати - не довольно разве всего этого, чтобы пригнуть нас к земле? Царство Господне не наступает, как бы нам того хотелось, высокочтимое нами имя Господне не прославляется, как мы того желаем, и невольно слезы орошают наше лицо. Как же иначе можем мы поступать, если не верят нашей проповеди и не слушают нас? Всякая духовная работа утомляет, а усиленная проповедь утомляет и самое тело. Как часто по воскресеньям чувствуем мы, словно вся жизнь уходит из нас! Излив всю душу нашу в собраниях прихожан, мы кажемся сами себе, как бы вполне опустошенными глиняными сосудами, которые уже в силах разбить каждый ребенок. Конечно, если бы могли мы сравняться с апостолом Павлом, если бы с большею горячностью следили мы за спасением душ вверенных нам людей, то поняли бы мы тогда, что значит "снедающая ревность по доме Божием". Наш долг и наше право преимущественно пред всеми - отдавать нашу жизнь за Спасителя. Мы не должны быть живыми примерами людей, умело сохранивших себя в этой жизни, мы должны быть живыми жертвами, долг которых издерживать свое и истощать себя (2Кор.12:15). Нам не следует особенно сохранять себя и чрезмерно заботить о теле нашем. Подобная духовная работа, лежащая на плечах истинного служителя Божия, вызывает временное истощение, часто томит и душу и дух. Руки Моисея отяжелели на молитве, и даже апостол Павел не мало страдал от немощей своих. У Иоанна Крестителя бывали подобные минуты слабости. Даже и сами апостолы были однажды испуганы и испытали боязнь.

Наше положение среди прихожан также не мало способствует этому. Проповедник, вполне подготовленный

к своему служению, есть большею частью человек, стоящий совершенно отдельно от других, как бы выдвигающийся над другими. Даже наиболее преданные ему прихожане не могут вполне войти в его положение, вполне разделить с ним его мысли, заботы, искушения. Простые солдаты маршируют плечо к плечу со многими товарищами, но чем выше чин офицера, тем менее находит он равных себе. Есть много солдат, менее капитанов, еще менее полковников - всего один только главнокомандующий. Так и в наших приходах тот, кого избрал Господь в руководители паствы, чувствует себя тем обособленнее, чем выше превосходство его, как духовного деятеля. Ведь горные вершины всегда окружены торжественною тишиною и беседуют лишь с Богом, посещающим их в их грозном одиночестве. И служители Божий, стоящие выше своих собратий в деле приближения к небесному, чувствуют в минуты своей слабости недостаток в сочувствии людском. Как Господь в Гефсиманском саду, напрасно ждут они утешения от спящих учеников своих; они удивляются равнодушию своих собратий к их туге сердечной и вновь возвращаются к своей тайной сердечной тревоге - возвращаются даже с большею тяжестью на сердце, потому что они нашли своих дорогих товарищей спящими. Только тот, кто испытал эту тугу сердечную, может понять одиночество души, более своих собратий горящей ревностью о Боге-Саваофе. Такая душа не может никому открыться, чтобы не сочли ее безумною; она не в силах и скрываться, потому что огонь свирепствует в ее недрах. Лишь у одного Господа находит она себе успокоение. Когда Господь посылал Своих учеников по двое на проповедь, из этого видно было, что Он знал немощь человеческую. Но ведь для такого мужа, каким был апостол Павел, не нашлось товарища; Варнава, Сила, Лука - все это были лишь невысокие холмики в сравнении с такою вершиною Гималаи, какою был апостол язычников. Эта-то обособленность, братья мои, и есть, если я не ошибаюсь, изобильный источник уныния. Братские собрания наших проповедников, а также чистые товарищеские отношения к людям, родственным нам по духу, могут с Божией помощью принести нам большую пользу в борьбе с унынием в деле избежания этой страшной западни.

Несомненно также, что на развитие уныния у некоторых людей очень влияет привычка к одиночеству. N.N. посвящает этому предмету целую главу в своей "Анатомии меланхолии". Цитируя одного из многочисленных писателей, о которых пишет в ней, он говорит так: "Студенты привыкли не обращать внимания на свое здоровье. Все остальные люди заботятся о хорошем состоянии орудий труда; живописец промывает свои кисти, кузнец заботится о своем молоте, о наковальне, о кузнице; поселянин исправляет плуг и точит свои притупившиеся орудия; охотник думает о собаках, лошадях и т. п.; музыкант настаивает и спускает струны своего инструмента. Только одни ученые не обращают внимания на свои орудия - мозг и настроение душевное, которые они употребляют ежедневно". Очень справедливо говорит Лукан: "Смотри, не натягивай слишком твоего каната, чтобы он не лопнул". Сидеть долго в одном положении, непрестанно глядя в книгу или водя пером, это уже и само по себе большое испытание для природы человека. А если присоединить сюда еще плохо проветренную комнату, долгое бездействие мускулов и сердце, обремененное тяжелыми заботами, это может переполнить кипящий котел отчаяния, особенно в мрачные, туманные месяцы, когда "день словно окутан в мокрое полотенце, дождь льет на полусгнившие ветви деревьев и нога путника утопает в листьях, покрывающих глинистую почву". Пусть будет человек как птица, весел по своей природе, но все-таки ему трудно будет устоять против постоянного подобного убийственного провождения времени. Его комната сделается для него тюрьмою, а его книги - сторожами ее, в то время как природа будет призывать его чрез окно к сохранению своего здоровья и к радостному наслаждению ею. Кто в состоянии забыть жужжанье пчел в степной траве, воркованье диких голубей и пение птичек в лесу, журчанье ручейка среди древесных корней или шелест ветра в ветвях сосен, тому нечего удивляться, если разучится радоваться его сердце и злое уныние овладеет им. Многие из наших проповедников могли бы стряхнуть всю паутину, опутавшую их мозги, если бы в состоянии были они хотя изредка продышать целый день свежим горным воздухом или пробродить несколько часов в тихом, тенистом буковом лесу! Свежий морской воздух или хорошая прогулка против ветра, конечно, не принесла бы душе особой духовной пищи, но за то она доставила бы телу хорошую порцию кислорода, что ему столь необходимо. "Тяжелее всего на сердце бывает при спертом воздухе: можно сказать, что всякий поднимающийся ветерок гонит прочь от нас отчаяние". Папоротники и дикие кролики, маленькие ручейки и форели в них, жуки и белки, примулы и фиалки, живописный крестьянский двор, свежескошенное сено и душистый хмель - вот лучшее лекарство для ипохондрика, лучшее укрепляющее его нервы средство, лучшее освежение для утомленного человека. Но, по недостатку удобного случая или охоты ко всему этому, мы пренебрегаем этими великими целительными средствами и собственноручно приносим себя в жертву на алтаре нашего рабочего кабинета.

Время, когда особенно чувствуется наше удрученное состояние духа, по моему опыту, следующее. Прежде всего здесь нужно отметить часы наибольших успехов наших. Когда исполнилось, наконец, давно лелеянное желание, когда удалось прославить нам нашею деятельностью имя Господне, когда одержали мы, наконец, великую победу - тогда бываем мы особенно склонны к утомлению. Можно было бы думать, что, получив подобную милость, наша душа вознесется на самую вершину блаженства и будет радоваться неизреченною радостью, но на деле бывает большею частью наоборот. Господь редко подвергает своих борцов опасности ликования по случаю их побед. Он знает, что лишь немногие в состоянии выдержать подобное испытание и потому как бы подмешивает полыни в их напиток. Взгляните на Илию, после того как ниспал с неба огонь, перебиты были все жрецы Ваала, благодатный дождь напоил иссохшую землю! Он не слышит звуков усладительной музыки, он не шествует как победитель, в торжественном уборе. Он бежит от Иезавели, он должен пережить реакцию, наступившую после того мощного духовного подъема. Он молится о том, чтобы ему умереть. Он, которому совсем не суждено было и познать смерть, он страстно жаждет спокойствия могилы, совсем как властелин мира. Цезарь, плакавший, подобно маленькой больной девочке, в минуту горя или неудач. Бедная, слабая человеческая природа не в силах выносить такого подъема духа, и реакция наступает неизбежно. За всякий излишек радости или волнения приходится расплачиваться последующим изнеможением. Пока длится борьба, есть и сила, требующая в данную минуту; но едва кончена она, врожденная слабость снова вступает в свои права. Поддерживаемый тайною силой, целую ночь боролся Иаков с Богом, но под утро, когда борьба прекратилась, он стал хромать, дабы не мог он безмерно хвалиться своею силой. Павел возносился до третьего неба и слышал там несказанные глаголы, но "жало в плоти, ангел сатанин", всюду следовал за ним, чтобы "удручать" его. Человек не может выносить полного, безмятежного счастья; и даже наиблагочестивейшие люди не могут "увенчать свое чело миртами и лаврами" без того, чтобы не испытать при этом и тайного унижения, которое и удерживает их на подобающем им месте. Потеряв всякую почву под ногами в пылу нашего духовного подъема, вознесшись за облака на крыльях всеобщего уважения, опьяненные нашими успехами, мы уподобились бы соломе, развеваемой ветром, если бы Господь, по неизреченной милости Своей, не посылал бы бурного ветра, чтобы разбить утлые ладьи нашего тщеславия, если бы Господь не заставлял бы нас, потерпевших крушение, искать убежища в Его тихой пристани.

Затем, удрученное состояние духа овладевает нами еще перед нашим большим успехом. Мы предвидим трудности, которые предстоит нам одолеть в то или другое время, и теряем мужество. Как мы можем надеяться взять приступом города Ханаана с их каменными стенами до небес? Мы готовы уже бросить оружие и обратиться в бегство. Ниневия - обширный город, и нам кажется лучшим бежать в Таре, нежели выступить против ее шумливых войск. Мы выглядываем уже, нет ли по близости корабля, готового увезти нас от этого ужасного места, и только опасение могущей наступить бури удерживает нас от вероломного шага. Таков был мой опыт, когда сделался я в первый раз проповедником в Лондоне. Мой успех внушал мне ужас; а мысль об ожидавшем меня поприще, вместо того чтобы наполнить мою душу радостью, чуть не низвергла меня в глубину отчаяния. Я думал: кто я такой, чтобы продолжать руководить таким множеством людей? Мне хотелось возвратиться в свою деревенскую глушь или переселиться в Америку и найти себе там какой-нибудь уединенный уголок в девственном лесу, где мог бы я оказаться способным проходить свое высокое служение. Теперь лишь стала открываться перед моими глазами завеса, скрывавшая мой жизненный путь, со страхом думал я о том, что что-то откроется мне за нею. Я не хотел быть изменником своему служению, но я боялся этого служения, я был наполнен чувством моего недостоинства. Я страшился за дело, возложенное на меня благостным Провидением. Я представлялся себе словно маленьким ребенком и дрожал, слыша голос, повелевавший мне: "Иди и раздроби горы, и сравняй холмы, как солому".
– Подобное уныние овладевает мною всегда, когда готов Господь даровать мне еще больший успех в моем делании; облако очень темно, прежде чем рассеяться ему, и производит большую тень вокруг себя, пока не изольет оно на землю потоки благодати. Уныние - это теперь мой пророк в суровом одеянии, мой Иоанн Креститель (Предтеча), возвещающий мне приближение новой милости ко мне моего Господа. Это испытывали лучшие люди, нежели я. Чистка сосуда приготовляет его для употребления хозяина. Крещение жизнью идет впереди крещения Духом Святым. Пост развивает в нас желание есть. Господь открывает Себя в пустыне в то время, как служитель Его пасет свое стадо и благоговейно ожидает Его в своем одиночестве. Пустыня - это путь в обетованную Ханаанскую землю. Неизменная долина ведет к гордой вершине. Поражение приготовляет нас к победе. Ворон был выслан перед голубем. Самый темный час ночи тот, который предшествует рассвету. Моряк уже опускается в глубину, но ближайшая волна снова выносит его на верх, к небу; душа его изнывает от страха, прежде чем достигнет он желанного берега.