Добрый черный великан
Шрифт:
Чувствуя себя как побитая собака, он потянулся за чемоданом, но черная рука выхватила его из-под носа.
– Тяжелый для вас будет, шеф, я сам снесу.
Олаф не стал возражать. Думает, я ничтожество... Он пошел по коридору, всей спиной ощущая надвигающуюся на него сзади громадину. Отворил дверь тридцатого номера, вежливо посторонился, пропуская нового постояльца. Комната сразу показалась кукольным домиком, такой она стала тесной и крохотной, заполненная этой живой черной махиной... Исполин швырнул чемодан на стул и повернулся. Теперь они в упор глядели друг на друга. Олаф увидел, глаза у того маленькие, красные и словно утонули в мышцах и жире. Черные щеки - два больших блина, широкие ноздри
– Мне надо бутылку виски и женщину, - сказал он.
– Сделаете?
– Да, - еле слышно выговорил Олаф, вне себя от злости и оскорбления.
А чего он так озлился? Каждую ночь от кого только не слышит подобные просьбы и привык их исполнять - ведь он ночной портье в дешевой портовой копенгагенской гостинице, где только и останавливаются матросы да студенты. Да, мужчинам нужны женщины, но этому уж, наверно, не всякая подойдет. До чего неохота звонить кому-нибудь из Женщин, которых он обычно посылает к постояльцам, даже чудно. Но он обещал. Может, соврать, сказать, ни одной нет на месте? Нет. Кто ж этому поверит? Исполин сел на кровать, уставился в одну точку. Олаф быстро обошел комнату, опустил шторы, сдернул с кровати розовое покрывало, слегка подтолкнув того локтем, чтоб приподнялся... Вот так с ним и надо... Пускай видит, не боюсь я его... Олаф все еще искал предлога отказать. Но ничего не мог придумать. Будто под гипнозом, будто мысли парализованы. В нерешительности он остановился в дверях.
– Виски и женщину, да поскорей, ладно, приятель?
– сказал новый постоялец, вынырнув из задумчивости.
– Да, - пробормотал Олаф и затворил за собой дверь.
Чтоб ему, выдохнул Олаф. И прежде, чем позвонить, уселся на свое место у телефона. Ну почему именно этого сюда принесла нелегкая? Какие они ни есть, кто ни явится - для меня все едино... Но... Ничего тут не сообразишь. А только не должен бы господь бог создавать человека таким большим и таким черным... Да беспокоиться-то к чему? Он послал бы женщину любой национальности к мужчине любого цвета кожи... Почему ж тогда не к этому черному громадине? Хоть бы он был маленький, коричневый и человек как человек... Олаф будто в западню попал.
Рука словно сама собой сняла телефонную трубку и набрала номер Лины. Лина крупная, крепкая и вместо обычных десяти процентов всегда дает ему пятнадцать. У Лины четверо ребятишек, всех надо накормить и одеть. Лина согласилась, сказала, сейчас прямо и приедет. Что он большой да черный, ей плевать...
– Ты почему это меня спрашиваешь?
– добивалась она по телефону. Раньше-то никогда не спрашивал.
– Потому как он больно огромный, - услышал Олаф свой ответ.
– Все одно мужчина, - возразила Лина, в резком голосе ее прозвучал смешок.
– Ты уж положись на меня. Это не твоя забота. Обратаю я его.
У Лины был ключ от входной двери, но сегодня Олаф не засыпал. Хотел ее увидать. С чего бы это? Не поймешь. Он вытянулся на своем диванчике, но сна не было, ни в одном глазу. Лина приехала, и он опять ей сказал, какой тот большущий да черный.
– Ты уже говорил по телефону, - напомнила Лина.
Олаф промолчал. Лина отправилась исполнять долг милосердия. Олаф затворил свою дверь, потом распахнул, оставил настежь. А зачем? Он и сам не знал. Он лежал на диванчике и глядел в потолок. Посмотрел на часы. Почти два... Долго она там... Вот черт, не худо бы выпить... Чего ему неймется, чего растревожился из-за черномазого и белой шлюхи?.. В жизни так не психовал. Он и не заметил, как уснул. Потом услышал - заскрипели ржавые петли двери. На пороге стояла
– Ну как?
– доверительным шепотом спросил он.
Глаза Лины сверкнули.
– А твое какое дело?
– огрызнулась она.
– Вот твоя доля.
– Швырнула деньги, они рассыпались по диванчику.
– Больно ты любопытный нынче. Может, сам вместо меня расстараешься?
Мучнисто-бледные щеки Олафа побагровели.
– Пшла к черту!
– сказал он и захлопнул дверь.
– У него и встретимся!
– глухо донесся крик Лины.
Дурака он валяет, вот что. Но как ни старался, не мог он одолеть первобытную ненависть к этой черной глыбе напористой силы, мышц и костей; он завидовал непринужденности, вкрадчивым и вместе мощным движениям; его передергивало от гулкого и властного голоса, что обрушивался на него, даже когда крохотные глазки и не смотрели в его сторону; в дрожь бросало при виде ручищ, ни дать ни взять клешни, и чудилось - они несут смерть...
У Олафа были свои секреты. Он никогда не рассказывал Карен о грязных делишках, которыми занимался в гостинице. Женщинам вроде Карен такое знать не годится. Уж наверно, Карен очень бы удивилась, расскажи он ей, что отчаянно разволновался из-за какого-то черномазого и белой шлюхи... Нет, про это никому не скажешь, даже видавшей виды старой суке - хозяйке гостиницы. Ей одно важно - деньги, плевать ей, что постоялец такой громадный и черный, лишь бы платил за номер.
Назавтра вечером, когда Олаф заступил на смену, черного исполина было не видно и не слышно. Появился он в начале второго, оставил ключ и молча пошел вон. А сразу после двух вернулся, снял с доски ключ и задержался возле Олафа.
– Мне опять надо Лину. И еще бутылку виски тоже, - прогудел он.
– Позвоню, узнаю, дома ли она, - сказал Олаф.
– Вот и хорошо, - сказал тот и вышел.
Думает, он сам господь бог, кипел от злости Олаф. Снял трубку, распорядился насчет Лины и виски, а на душе было муторно. На третью ночь постоялец опять потребовал Лину и виски. Когда он появился на пятую ночь, Олаф готов был уже съехидничать, мол, не пора ли тому жениться на Лине, но вовремя прикусил язык... Подумалось - да ведь он может прикончить меня одной рукой.
Олафу было страшно, и от этого зло на себя брало. Останавливаются же у них другие черные матросы и спрашивают женщин, и Олаф посылает к ним женщин, но никогда еще он не испытывал того страха и отвращения, с каким посылал Лину и бутылку виски черной громадине... Ну да ладно, тому осталось уже всего ничего. Он говорил, пробудет ночей пять-шесть, завтрашняя ночь шестая, вот и кончится эта треклятая жуть.
На шестую ночь Олаф сидел на своем вертящемся стуле перед бутылкой пива и ждал, изнывая от нетерпения, барабаня по столу пальцами. Да какая меня муха укусила?.. Черт с ним... Так, сидя, он задремал. Время от времени просыпался, прислушивался к гудкам грузовых пароходов, которые сигналили, входя в мглистую копенгагенскую гавань или выходя в открытое море. И сквозь дремоту ощутил, как на плечо опустилась тяжелая рука. Он заморгал, разлепил веки. Тот громадина, черный, могучий, застил ему свет.
– Сколько я должен, приятель?
– напористо спросил он.
– И мне нужны мои деньги.
– Сейчас, - с облегчением ответил Олаф, но, как всегда, его взял страх перед этой живой стеной черной плоти.
Непослушными пальцами он выписал счет, получил деньги, потом достал из сейфа пачку банкнот, положил на стол, чтоб не коснуться горы черной плоти. Вот и конец пытке. Был третий час ночи. Олаф даже умудрился криво улыбнуться, пробормотал: "Спасибо" за щедрые чаевые, что кинул ему исполин.