Добрый доктор
Шрифт:
Вначале я ехал медленно, но затем нажал на газ. Я спешил, точно меня ожидало срочное и важное дело, а на самом деле катил черт-те куда с весьма сомнительной целью. Оставив машину на обычном месте, вернулся пешком к магазину. Она меня уже ждала — услышала мотор. Взяла за руку, ввела в хибарку, ненадолго отвернулась, чтобы запереть дверь — накинуть на гвоздь веревочную петлю. Тоже мне замок! Даже малого ребенка не остановит.
III
В разговоре с Лоуренсом я скорее слукавил, чем солгал, ведь, впервые проезжая через эти места по пути в
— Вам нужно купить слон, — сказала она.
— Нет, нет, я просто смотрю.
— Смотреть можно бесплатно.
— Да, да, — буркнул я.
А может быть, ни одна из этих фраз так и не прозвучала. А может быть, платье на ней было черное. Ничего не помню. Не могу восстановить в памяти даже ее лицо в тот первый день. Знаю только, что заезжал в магазинчик и наверняка ее видел, ведь, оказавшись там в следующий раз, почувствовал, что она мне смутно знакома. Она же узнала меня моментально, улыбнулась, спросила, как я поживаю.
Между этими двумя встречами миновало почти два года. Я отвез пациента в другую больницу, в хорошую, а на обратном пути обратил внимание на вывеску, прикрученную к придорожному дереву. Что-то разбередило мне душу — беззащитно-корявый почерк, чудовищные ошибки? — и я затормозил.
И тут — ее лицо, широкая улыбка:
— Как вы сегодня? Вам не грустно?
— Не грустно?
— В прошлый раз вам очень грустно.
Темно-синее ситцевое платье, настолько вытертое, что кое-где просвечивает голое тело. Запястья и щиколотки унизаны тяжелыми бусами.
— Как вас зовут?
— Я Мария.
— Нет, как ваше настоящее имя? Ваше африканское имя?
На ее лицо словно бы опустилось забрало. Она отвела глаза.
— Мария, — повторила она. — Мария.
Я прекратил расспросы. Имя ей не шло, не умещалось у нее на языке, но мне понравилось, с какой суровой решительностью она воздвигла между нами эту преграду. Внезапно мне показалось, что в этой женщине есть загадка.
Около двух часов я просидел в углу, на ящике, разговаривая с ней. На беседу это походило мало: вопросы задавал я, она же отвечала. «Кто вы?», «Откуда вы родом?», «Сколько вам лет?»… Я хотел узнать о ней все.
Здесь она работает три года. Эта тесная хибарка для нее — и кухня, и спальня, и ванная. Когда я спросил, где же ее пожитки, она указала на потрепанный чемодан, задвинутый под стеллаж. Показала мне свою постель: драное одеяло, аккуратно свернутое вчетверо. Ржавое ведро в углу — вот ее ванная. Она пояснила, что воду носит из деревни. Оттуда же ей доставляют еду.
Это ее деревня? Нет. Ее деревня далеко. Почему она здесь живет? Из-за лавки. Но почему лавка находится здесь? Так решил муж. Он выстроил эту лавку. Привез Марию и поставил за прилавок. Сам он ездит по деревням, забирает у мастеров резные фигурки и прочие сувениры и привозит сюда, а она торгует. Он живет с ней в лавке? Нет, в другом месте. Вон в той деревне? Нет, в другом месте, она точно не знает, где. Приезжает иногда, иногда. Давно ли она виделась с ним? Она показала шесть пальцев.
Она изъяснялась, коверкая слова, призывая на помощь мимику, все время улыбаясь. Раз или два рассмеялась своим мыслям. Я не мог оторвать от нее глаз. Меня зачаровал этот язык знаков и сигналов, замысловатая каллиграфия жестов — язык, словно бы изобретенный нами, только для нас двоих. Я никогда еще не бывал в таких чудесных местах, как этот квадратик утоптанного песка, огороженный полками с деревянным зверьем. Задолго до того, как в лавке совсем стемнело, меня обуяло желание перегнуться через прилавок и погладить ее по затылку. И я это действительно проделал. Хотя и не сразу. Ощутив прикосновение, она застыла точно каменная.
— Поедем со мной, — сказал я. — Куда-нибудь.
— Куда?
— Ко мне, — заявил я, наплевав на благоразумие.
Она покачала головой, попятилась, уворачиваясь от моей руки.
— Почему нет?
— Нельзя, — сказала она. — Нельзя.
Я слишком много себе позволил; теперь она держалась со мной настороженно, холодно. Неужели я с самого начала неправильно истолковал ситуацию… Но когда, смирившись, я поднялся, чтобы уйти, она внезапно сказала:
— Позже.
— Позже?
— Вы приходите после. После, когда лавка… — Она показала жестами «закроется».
— Во сколько?
— Восемь. Когда темно.
— Хорошо, — сказал я. — Я вернусь позже.
Я поехал в больницу, принял душ, побрился, переоделся. Во мне бродил высоковольтный заряд похоти, смешанной с отвращением к самому себе. Казалось, о свидании договорилось какое-то мое тайное «я», о существовании которого я дотоле не подозревал. Зачем мне это свидание? Какая муха меня укусила? Я не мог отделаться от мысли, что добровольно сую голову в капкан. Неизвестные мне люди уже сидят в засаде. Предчувствие шантажа, похищения, убийства не оставляло меня. Я вполне отдавал себе отчет в том, что в лавку ехать нельзя.
Но, дрожа от страха, поехал. Мария поджидала меня у дороги. Велела поставить машину подальше от хибарки, вон там, за кустами. Я вернулся к лавке пешком во тьме. Сердце гудело, как колокол. У нее тоже был испуганный вид, она озиралась, старалась затаить дыхание. Лампа не горела. Она взяла меня за руку и ввела в мир, где время отмерло, где память не находит вех, за которые можно было бы зацепиться.
Всякий раз повторялось одно и то же. Распорядок, установленный нами в первую ночь, выполнялся неукоснительно: припарковаться в укромном месте за кустами, вернуться пешком к магазину, где ждет в дверях она. Накидывает петлю на гвоздь, и мы ложимся на рваное одеяло, расстеленное на земляном полу.
Никогда не раздеваемся догола. Торопливое соитие. Всякий раз — с примесью страха. Я и сам не знал, чего мы боимся, пока однажды она не назвала страх по имени, сказав:
— Завтра не приходите, нельзя.
— Почему нельзя?
— Опасно, опасно.
— Почему опасно?
— Мой муж.
Я должен был скрывать от него свои визиты. Очевидно, ради нее. Но по ее лицу я прочел, что он может причинить вред и мне. Распространяться на эту тему она не захотела. Следующей ночью я нарочно проехал мимо хибарки. И действительно, у магазина стояла машина. Белая легковушка. Какой марки, я не разобрал. Прямо у двери, на виду.