Добрый мэр
Шрифт:
Стопак лежал в постели и молчал.
Агата снова прошлась по спальне и присела на маленький табурет у туалетного столика, положив ногу на ногу. Чулки при этом издали тихий шелестящий звук. Потом послышался звук металлический — это Агата открутила крышку с баночки с лавандовым кремом. Взяв пальцем немного крема, она стала медленно втирать его в кожу рук. Медленно-медленно. Втирая крем, она смотрела в зеркало на мужа, посылала ему воздушные поцелуи и строила милые рожицы.
— Ну не сердись. Эти вещички такие дорогие… И едва прикрывают меня здесь… — она показала, где, — и здесь… — она снова показала, где именно. — Такие тоненькие… Мне кажется, тебе сквозь них все видно, гадкий мальчишка!
Она видела в зеркале, что Стопак не может оторвать от нее глаз, и притворилась, что сердится:
— Я же сказала тебе не подглядывать, а ты подглядываешь! Смотришь прямо на меня. Ишь, какой шалун! — И она слегка надула губки. — Но я тебя не виню, — она встала, — вещички эти и впрямь очень красивые и, если подумать, стоят тех денег, что я за них отдала. Продавщица сказала, что их делают феи из ваты, которую похищают в полнолуние из горлышек склянок с аспирином. Вот почему они такие дорогие. Впрочем… — она опустилась на четвереньки перед кроватью и поползла вверх, к Стопаку, изгибаясь, как тигрица, — если большой сильный мужчина вроде тебя ухватится за них, он, наверное, просто порвет их в клочья. Ты мог бы даже сорвать их с меня зубами, как волк, правда?
Стопак откинул одеяло.
— Мне нужно сходить в ванную.
— Сейчас? Тебе прямо сейчас нужно в ванную?
— Да, сейчас. Именно в ванную.
— Ну хорошо, я подожду. Подожду. Но не задерживайся, шалунишка. На мне так мало одежды, что я просто заледенею без моего большого, сильного Стопака!
Но он не вернулся. Спустя некоторое время Агата сняла туфли и забралась под одеяло. Когда она проснулась, мужа по-прежнему не было в постели, а из глубины квартиры доносились странные звуки. Агата встала, завернулась в халат и на ощупь прошла в темноте в коридор, ощущая босыми ногами едва выпирающие спиленные сучки на досках под линолеумом. Звуки — как будто кто-то что-то рвет — раздавались из ванной. Встревоженная Агата попыталась открыть дверь, но та была закрыта изнутри.
— Стопак! С тобой все в порядке? Что ты там делаешь?
— Да, все в порядке. Я работаю.
— Что значит «работаю»? Послушай, сейчас, должно быть, часа три ночи. Что подумают соседи?
Стопак подошел к двери. Агата слышала его дыхание по другую сторону тонкой фанеры.
— Просто работаю, вот и все. Мне пришло в голову, что здесь кое-что надо подновить. Мы сто лет этого не делали.
— Боже мой, Стопак! — Агата почти кричала. — Мы очень многого с тобой сто лет не делали. Возвращайся в спальню и давай, наконец, займемся кое-чем другим! К черту твои подновления! Пошли в спальню! В Доте найдется немало мужчин, которые счастливы были бы услышать такое предложение!
— Ну назови, назови хоть одного! — заорал Стопак. Но дверь не открыл.
Агата несколько секунд молча постояла перед запертой дверью. Потом, когда из ванной снова послышался звук отдираемых обоев, она вернулась в спальню, стащила с себя сотканное феями нижнее белье, швырнула его на пол, голая забралась под одеяло и заплакала.
~~~
Утром, когда Агата проснулась, дом снова был погружен в тишину. Встав с постели, она побрела в ванную. Стены были голы, пахло сыростью. Стопак перекрасил все деревянные части, заделал множество маленьких дырочек в штукатурке и навел после этого чистоту, если не считать нескольких крошечных клочков бумаги, которые Агата нашла под ванной. Она подошла к раковине и застонала, увидев свое отражение в зеркале. Ну и ну! Просто какая-то Медуза Горгона. Не удивительно, что он не захотел. Она пустила воду и тщательно умылась. Глаза по-прежнему красные, но с этим ничего не поделаешь. Агата чувствовала
— Вот, значит, что такое старость, — сказала она себе.
Но зеркало сказало в ответ:
— Вовсе ты не старая. Не позволяй ему превратить тебя в старуху!
На табурете по-прежнему лежала аккуратно свернутая комбинация из универмага. Агата взяла ее и надела, не заметив, как на пол упало несколько лепестков лаванды.
— Старуха!
Но это была неправда.
Отражающаяся в зеркале печальная женщина с красными глазами была куда привлекательней и эротичней той обольстительницы и развратницы, которую она пыталась изображать накануне.
Теплая комбинация облегла изгибы ее тела, остановившись на самой грани приличия. Агата побрела на кухню. Вчера она замышляла, что утром здесь будет пахнуть беконом, кофе и корицей — но сейчас на кухне стоял запах известки и скипидара от кистей, которые Стопак мыл в раковине, да там и оставил. Агата испустила глухой стон, вытащила кисти из раковины, положила их в старую чашку и стала оттирать остатки краски металлической губкой.
— И зачем я это делаю? — вдруг пробормотала она. — Какой в этом смысл, черт возьми?
Агата швырнула металлическую губку в раковину, поставила кофейник на плиту и, раздраженно топая, вышла из кухни. Затем, раздраженно топая, вернулась и сняла кофейник с плиты.
Снова выйдя из кухни, она вошла в спальню и села на табурет у туалетного столика.
— Какой, черт возьми, в этом смысл? — Мысль эта не давала ей покоя, и она снова и снова повторяла: — Какой, черт возьми, смысл? — Схватив гребень, Агата стала яростно расчесывать волосы, и черные пряди, упав, завитками окружили ее лицо. — Какой смысл, черт возьми? — Она встала, подошла к шкафу и достала из ящика чистые трусы — очень даже заметные трусы, огромные трусы, накрахмаленные, теплые, удобные трусы, и надела их.
— Комбинашка и трусы. Старушечья комбинация и чертовы старушечьи панталоны. Черт! Черт! Черт!
Агата снова уселась перед зеркалом и стала краситься, ни на секунду не прекращая ругаться — разве только когда дело дошло до помады, ей пришлось замолчать; но и тогда она продолжала ругаться про себя. И едва с помадой было покончено, как она снова выплюнула в зеркало накопившуюся за эти мгновения ярость.
И тогда она почувствовала себя лучше. Да, намного лучше.
В зеркале отражалась измятая постель, напоминающая рельефную карту Кордильер.
— К черту проклятую постель — пусть Стопак сам ее убирает!
Агата достала из гардероба голубое платье с белым кантом, надела туфли и вышла из квартиры.
На лестнице было темно. Она спускалась осторожно, держась одной рукой за старые деревянные перила, а другой — за каменную стойку, разделявшую лестницу посредине. Ступив с последней, ненадежной ступеньки, Агата облегченно вздохнула и готова была уже поспешить на работу, как вдруг…
— Доброе утро, Агата!
Рука Агаты непроизвольно дернулась к сердцу. Гектор. Она терпеть не могла Гектора. Дело в том, что он был вульгарно великолепен — темный, высокий и опасный. Всегда, летом и зимой, в черном плаще, полы которого метут тротуар; длинные, гладкие, прямые волосы, бледное лицо и горящие глаза, как у святого или у дьявола. Женщины, завидев его, начинали шушукаться — женщины, которых Агата хорошо знала, почтенные замужние дамы, которым следовало бы знать цену добропорядочным мужчинам с хорошей работой, а не болтать бог знает что о таком никчемном человеке, как Гектор. Поэтому Агата предпочитала испытывать к нему отвращение — будь он хоть трижды ее родственником.