Дочь адмирала
Шрифт:
— Сколько мне ждать? — спросила я, хотя хорошо знала, что по закону он обязан дать ответ в течение месяца. Но я слышала, что многим приходилось ждать гораздо дольше, потому что они не осмеливались никуда жаловаться. Не на ту напали! Я ему ничего не сказала, но, если понадобится, я им закачу здесь такую истерику! Я не допущу, чтобы мой отец умер, не повидав меня только потому, что некоторым типам страсть как хочется продемонстрировать свою власть.
Он пожал плечами.
— Придется переговорить о вас с разными людьми, затем должны будут встретиться руководители всех объединений. Когда весь материал будет собран и решение принято, оно будет
Я ушла со студии до предела взвинченная, но полная надежд. Мне не оставалось ничего другого, кроме как ждать и молиться, чтобы они не тянули целый месяц.
ИРИНА КЕРК
Перед отъездом из Москвы 4 декабря 1974 года Ирина Керк встретилась с московским корреспондентом «Нью-Йорк тайме» Кристофером Реном, а Михаил Агурский — с корреспондентом «Лос-Анджелес тайме» Робертом Тотом. В общих чертах они рассказали журналистам об истории Виктории. И тот и другой согласились не предавать ее гласности до получения соответствующего разрешения. Это был, с точки зрения Ирины, единственный путь, чтобы защитить Викторию, если против нее будут предприняты какие-нибудь действия в ответ на попытку получить визу.
Встретившись после этого с Викторией, она рассказала ей о предпринятых мерах. И посоветовала войти в контакт с этими журналистами, как только ей покажется, что события принимают плохой оборот.
— Если мир узнает твою историю, это обеспечит тебе безопасность в России.
Зое она оставила почтовую открытку со своим коннектикутским адресом. На обратной стороне этой обычной туристской открытки с видом на Красную площадь Ирина написала: «Я в Москве и чудесно провожу время. Как жаль, что тебя нет со мной. Мэри». Она объяснила Зое:
— Не знаю, что может произойти тут с тобой или Викторией, но, если случится худшее, отправь эту открытку обычной почтой. Это ничем не примечательное туристское послание, оно обязательно дойдет. Получив открытку, я сделаю все возможное, чтобы о вас узнал весь мир.
Зоя обняла ее и поцеловала.
— Ты так добра к Виктории и ко мне.
Из Москвы Ирина вылетела в Лос-Анджелес, надеясь попытать счастья в этом киногороде. Она рассчитывала продать какой-нибудь кинокомпании историю Виктории и к тому же заинтересовать Голливуд самой Викторией. Поговорив по телефону с Джеком, она поделилась с ним своими планами, попутно спросив, не сохранилось ли у него знакомых среди голливудских знаменитостей. Джек смог назвать ей лишь одного человека, вдову голливудского продюсера, но ни вдова, ни тот продюсер, имя которого дал Бернстайн, ничем ей не помогли. В Голливуде давно никого не интересовали сюжеты на тему о «холодной войне». Расстроенная и разочарованная, Ирина почти отчаялась, а тут еще прихватили сильные боли в области грудной клетки. Ее положили в больницу. Она написала Джеку, поделившись с ним своими неудачами и напомнив о телефонном звонке в Москву восемнадцатого января, в день рождения Виктории. «Напишите, в котором приблизительно часу вы намереваетесь звонить, я попрошу кого-нибудь из моих говорящих по-английски друзей быть в это время у них дома».
В письмо она вложила свой адрес на Гавайях, где собиралась отдохнуть.
Возвратившись в Коннектикут, она обнаружила в своей почте открытку из Москвы. В ней говорилось: «Я в Москве и чудесно провожу время. Как жаль, что тебя нет со мной. Мэри».
ВИКТОРИЯ
Я прождала характеристики целый месяц. Тем временем я собирала бесконечные справки для предоставления в ОВИР — учреждение, которое
— Вы что, решили замучить меня? По закону мне обязаны выдать характеристику в течение месяца. Но от вас ни ответа ни привета.
Он ответил с полным равнодушием, как если бы я спросила его о погоде:
— Заболел один из тех, чье присутствие необходимо на совещании. Поэтому решение вашего вопроса отложено на конец недели. Мы собирались позвонить вам, Приходите в пятницу.
И снова Михаил согласился сопровождать меня, еще раз предупредив, что я здорово рискую, появляясь вместе с ним. Я ответила, что горжусь таким другом. Он остался ждать в коридоре, а я вошла в кабинет, где шло заседание. Стулья стояли полукругом против одного стула, предназначавшегося, как я поняла, мне. Я оглядела ожидавших меня мужчин. Хотя лично я мало кого из них знала, лица их были мне знакомы. Я не раз встречала их в студийных коридорах.
В центре полукрута сидел человек, который показался мне очень знакомым. Это был Смирнов, секретарь партийной организации нашего объединения. Я знала его задолго до того, как он начал восхождение по партийной лестнице. Мы должны были сниматься с ним в одном и том же фильме. Но его даже не допустили к съемкам — при полном отсутствии таланта он был еще и завзятым алкоголиком. На первой же репетиции он свалился мертвецки пьяный. Насколько я знала, актерская карьера его на этом завершилась.
И вот теперь этот алкоголик, будучи секретарем партийной организации, обладал большой властью. Посмотрев на меня, потом на сидевших рядом с ним, он сказал:
— Мы собрались здесь, чтобы обсудить вопрос, разрешить или нет товарищу Федоровой выехать в Соединенные Штаты Америки.
Я улыбнулась, постаравшись изобразить на лице любезное выражение. Мне показалось, что Смирнов и сейчас пьян, у него даже слегка заплетался язык, но, может, я и ошиблась.
— После серьезного обсуждения и изучения фактов, — продолжал он, — мы пришли к выводу, что ей не нужно туда ехать.
Я почувствовала, как внутри у меня все напряглось:
— И почему же?
— Потому что мы считаем вас аморальной личностью!
— Аморальной? Аморальной? — Я не верила своим ушам.
— Вот именно, аморальной. Во-первых, вы дважды выходили замуж и оба раза разводились.
— Неужели это делает меня аморальной?
— Далее, вы не проявляете никакого интереса к жизни коммунистического общества. Вы ни разу не присутствовали на лекциях по марксизму-ленинизму, которые дважды в неделю читаются на студии.
У меня перед глазами вновь встала сценка, когда, напившись до потери сознания, он грохнулся на репетиции. И вот теперь он осмеливается выступать моим судьей!
— Послушайте, я актриса, я четыре года училась в институте, где лекций по марксизму-ленинизму было значительно больше, чем по актерскому мастерству. Мне хватало этого и без ваших лекций.
Он улыбнулся.
— Очень смелое заявление, товарищ Федорова, и очень неумное. Когда вы не ходили на наши лекции, вас предупредили, что когда-нибудь вы об этом пожалеете. И вот теперь этот час настал. Неужели вы надеетесь, что мы позволим необразованной женщине разъезжать по чужим странам? Какое впечатление вы произведете? Скажите, вы имеете хоть малейшее представление о том, что сейчас происходит в нашей стране?