Дочь чиновного человека
Шрифт:
– Что это значит? ты не хочешь жить? Боязливо она посмотрела на сына.
– Признаюсь вам, я хотел бы умереть, матушка!
– Уж не хочешь ли ты?.. Да помилует тебя бог!.. А твоя мать? твоя мать? или уже она для тебя ничего? О, подумай о бедной твоей матери!
– И старушка бросилась к ногам его, и голос ее был вопль отчаяния, звуки страданья невыносимого.
– Хоть не для меня, друг мой, хоть не для меня, не я прошу тебя, - ты не послушаешь
– святая воля, нельзя противиться ей.
– И старушка захлебнулась слезами; голова ее упала на пол. Александр забыл все; он бросился на колени перед лежавшей на полу матерью, приподнял ее и крепко прижал к груди своей.
– Простите меня, матушка! Я безумец, я не знал, что говорил. Бог свидетель, что с этой минуты вся жизнь моя принадлежит вам, вам одной!
Через две недели после похорон дочери его превосходительства у Осипа Ильича был вечер по случаю получения им давно ожиданного награждения, - и вечер, правду сказать, на славу!
На этом вечере не было особы ниже надворного советника; шампанское лилось, что называется, рекой: надо же было вспрыснуть награду! Аграфена Петровна удивительно расщедрилась и разлюбезничалась, даже сама подносила бокалы некоторым особенно почетным гостям.
– Мастерица угощать Аграфена Петровна!
– сказал толстый и плешивый чиновник другому, тоненькому, с сердоликовой печаткой внизу жилета.
– Уж эту честь ей надо отдать! Знаете, что я вам скажу: великое дело угощение, то есть, просто от него все зависит в доме.
– Точно-с, справедливо-с заметить изволили.
– Да, да, я вам скажу, что надо уже так родиться на это: найти каждому сказать приличное словцо, к тому, к тому подбежать, с картой ли или с бокалом. В этом состоит уменье жить, светское обращение.
Толстый чиновник говорил прекрасно, и около него постепенно составился кружок слушателей. Таково всегда действие истинного красноречия! Все внимали ему с разинутыми ртами, и сам Осип Ильич не утерпел, подошел его послушать с двумя своими приятелями, с Марком Назарычем и Николаем Игнатьевичем.
– Вот я, - продолжал оратор, - я бываю везде, во всех лучших обществах, и уж пригляделся ко всему. Часто все хорошо, и угощение, и то и сё, а все недостает чего-то, - просто души нет в обществе. Конечно,
– Точно, точно!
– послышалось со всех сторон.
– Его превосходительство господин Поволокин, ихний знакомый (оратор указал пальцем на Осипа Ильича), - человек отличный, барин - уж нечего сказать, и мало говорит, а что-то есть в улыбке располагающее, - и это, я вам скажу, много значит: как взглянет, и комплиментов не нужно. Жаль мне его, душевно жаль! Экое, подумаешь, несчастье: лишиться дочери. Впрочем, она всегда была что-то такая больная на вид. И мать-то бедная! ах, какая потеря!..
– Говорят, - сквозь нос заметил один чиновник, тоже очень важный и серьезный, - она была влюблена… правда ли это? Что-то странно… в какого-то живописца, да, знаете, занемогла по сему случаю и умерла.
– Да и я слышал-с, - закричал кто-то тонехоньким голоском, - тут было что-то не совсем чисто-с; она…
При этом толстый чиновник так взглянул на пискуна, что тот совсем смешался и замолчал, а Осип Ильич в ту же минуту скрылся, когда услышал, что разговор принимает такой щекотливый оборот.
Чиновник, который говорил в нос, наклонился к уху красноречивого чиновника и прошептал:
– Что она была влюблена в живописца и тайком видалась с ним - это достоверно.
Между нами, мне это дело рассказывала Аграфена Петровна подробно; по дружбе, пожалуй, я вам расскажу все когда-нибудь. К тому же об этом уж многие начинают шушукать.
– Черт знает!
– возразил красноречивый чиновник.
– Унизиться до такой степени, и еще кому же? Дочери чиновного человека! Скажите, пожалуйста, кто бы это мог подумать?
– Антон Гаврилыч! В бостончик!
– кричала Аграфена Петровна, подходя к статскому советнику.
– Партия ваша составлена. Я уж всем разнесла карты. Вот вам осталась кёровая дама.
– Очень приятно-с, Аграфена Петровна!..