Дочь фортуны

Альенде Исабель

– Выкинете эту мысль из головы, дружище. Никакой я не женоподобный мужчина, - возмущаясь, пробормотал он невнятно, но все же не выпуская из своих рук никого из двух спящих.

Устроенный шахтерами сбор средств вместе с закопанной под дубом сумкой с кофе весьма пригодились для того, чтобы разместить всех пострадавших в таком удобном и порядочном доме, что Джо Ромпеуэсос пришло на ум собрать свою бродячую компанию и всем вместе заново там обосноваться. Тогда как прочие деревни просто исчезали, стоило шахтерам продвинуться к новым местам промывки золота, эта, напротив, лишь росла и крепла, утверждалась сама по себе, и люди даже подумывали сменить ее название на какое-то более достойное. Зима подходила к своему концу, и по складчатым склонам горной цепи опять начали свое движение иные, новые потоки искателей приключений, почему другая мадам уже была во всеоружии. Джо Ромпеуэсос приходилось рассчитывать лишь на трех девочек, потому как всем было очевидно, что кузнец подумывает похитить у нее Эстер; тем не менее, поразмыслив, поняла, каким образом можно их устроить. У многих женщина уже успела завоевать определенное уважение и терять его совсем не желала: ведь впервые, пережив немало волнений, ощутила себя принятой этим обществом. И подобное было намного больше того, что чувствовала женщина, находясь среди голландок в Пенсильвании. Помимо прочего, обосноваться там представляло собой далеко не плохую мысль, принимая во внимание ее возраст. Узнав обо всех этих планах, Элиза решила для себя, что, мол, если Хоакин Андьета – или Мурьета – не объявится весной собственной персоной, тогда уже самой придется распрощаться со своими друзьями и продолжить поиски человека.

Пора разочарований

Под конец осени Тао Чьен получил последнее письмо от Элизы, которыми они, буквально передавая из рук в руки, нередко обменивались в течение нескольких месяцев, не прерывая традицию вплоть до Сан-Франциско. Сакраменто пришлось оставить где-то в апреле. Для него в этом городе слишком затянулась зима, и единственную моральную поддержку оказывали

письма от Элизы, хотя и случайно, но все же приходившие и дающие надежду, что ему по-прежнему благоволит дух Лин и в ближайшем будущем даже сулит дружбу с еще одним «чжун и». Так, где-то удалось добыть книги по западной медицине и взяться за терпеливый труд по их практически построчному переводу для своего друга; подобным образом обоим предоставлялась возможность одновременно обогатиться столь отличающимися от собственных познаниями. Со временем удалось выяснить, что на Западе не так много было известно об основных растениях, способных предотвращать заболевания, и даже о «ки», энергии тела, совершенно не упоминаемой в этих трудах, благодаря которым, однако, сумели глубже понять другие аспекты данной области. Вместе с другом они и проводили эти дни, постоянно что-то сравнивая и обсуждая. И все же обучение не принесло молодому человеку ожидаемого и желаемого утешения. Напротив, на него так давила замкнутость, что даже пришлось оставить свою дощатую, окруженную садом с лекарственными растениями, хижину и переехать жить в населенную, в основном, китайцами гостиницу. По крайней мере, там была возможность слышать родной язык, а также употреблять привычную пищу. Несмотря на то, что его клиенты были очень бедными людьми, которых часто принимал бесплатно, удалось-таки скопить некоторую сумму. Если бы только вернулась Элиза, расположились бы в приличном доме, так размышлял молодой человек, а пока одному вполне хватало и гостиницы. Другой «чжун и» планировал выписать себе молодую супругу из Китая и решительно обосноваться с ней в Соединенных Штатах, потому что, несмотря на свое положение иностранца, именно там оба могли жить гораздо лучше, нежели в родной стране. Тао Чьен предупредил его о тщетности поиска так называемых «золотистых ирисов», особенно в Америке, где все дороги были давно пройдены и не раз, а простачки не упускали случая подтрунить над женщиной с кукольными ногами. «Обратитесь к агенту, чтобы тот привез вам улыбающуюся и здоровую супругу, а все остальное не так уж и важно», - советовал ему между делом. А сам старался быстрее сообразить, где сейчас в этом мире может находиться дух его незабываемой Лин, и насколько был бы счастливее, если бы к ее маленьким ножкам добавить и выносливые, как у Элизы, легкие. Его жена все еще бродила неприкаянной, не понимая своего места на этой далекой и чужой земле. Тем временем молодой человек продолжал взывать к любимой во время длительной медитации и в своих стихотворениях, однако, женщина так и не появлялась не то что наяву, но и в самых сокровенных сновидениях. Последний раз, когда удалось побыть вместе, был именно тот, проведенный в винном погребе день. Тогда она пришла навестить своего любимого в таком знакомом платье из зеленого шелка и с украшающими прическу пионами, одновременно обратившись с просьбой спасти Элизу. Подобное случилось, когда судно шло мимо Перу. С тех пор позади осталось столько воды, огромное количество суши, а, главное, прошло немало времени, поэтому Лин вне всяких сомнений блуждала смущенная и непонятно где. И, скорее всего, являла собой нежный дух, ищущий своего любимого по всему безвестному пустому континенту и лишенный какого-либо спокойствия. Повинуясь внушенной «чжун и» мысли, отдал распоряжение написать ее портрет некоему недавно прибывшему из Шанхая художнику, настоящему гению татуировок и непревзойденному мастеру рисунка, который, несмотря на следование известным ему точным инструкциям, не оправдал надежды заказчика увидеть ожидаемое и столь очевидное великолепие Лин. Тао Чьен оборудовал небольшой алтарь с этой картиной, перед которым подолгу сидел, взывая к своей любимой. И не понимал, почему одиночество, ранее принимаемое им же за благословение и роскошь, оказалось теперь столь невыносимым. Самым, пожалуй, худшим недостатком в ныне ушедшей в прошлое работе моряка было отсутствие личного пространства, которое бы позволяло предаваться безмолвию или тишине; теперь же, сполна получив последнее, напротив, желал общества. Тем не менее, идея выписать невесту казалась человеку полной бессмыслицей. Лишь раз перед этим духи предков указали было ему на идеальную супругу, хотя даже за мнимой удачей чувствовалось приближающееся бедствие. Как-то раз молодой человек познал взаимную любовь, и, честно говоря, не вернуть уже те времена невинности, когда казалось, что вполне устроит любая женщина, лишь бы была с маленькими ножками и доброго нрава. Полагал, что приговорен и дальше жить воспоминанием о Лин, потому что никакая другая не могла занять ее место с подобающим достоинством. Служанке либо сожительнице также не отдавалось предпочтения. И даже не служила стимулом нарушить одиночество необходимость обзавестись детьми, чтобы в будущем те чтили его имя и заботились о могиле. Молодой человек попытался объяснить все это своему другу, однако ж, запутался в выражении своих мыслей за неимением нужных слов, способных наиболее точно описать испытываемое страдание. Женщина – некий организм, могущий осуществлять работу, посвятить себя материнству и удовольствиям, но ни один умный и образованный мужчина не выказал бы намерения взять такую в компаньонки, - вот что однажды сказал ему друг после того, как Тао поделился с человеком своими чувствами. В Китае оказалось вполне достаточным оглядеться вокруг, чтобы прийти к подобному умозаключению, а вот в Америке супружеские отношения казались несколько другими. Испокон века сожительниц там не было ни у кого, по крайней мере, в столь явной манере. Немногочисленные семьи недалеких людей, с которыми познакомился Тао Чьен среди здешних холостяков, не удалось понять даже по прошествии времени. И невозможно было себе представить близкие отношения между ними ввиду того, что мужчины, вероятно, принимали собственных жен за равных себе людей. Здесь и крылась загадка, понять которую было бы крайне интересно, как и немало других, часто встречающихся в этой необычной стране.

Поначалу письма Элизы приходили, разумеется, в ресторан, и так как китайские служащие знали Тао Чьена, то немедля вручали адресату его корреспонденцию. Вот эти длинные, полные подробностей, письма и составляли человеку лучшую компанию. Вспоминал удивлявшуюся его печали Элизу, потому что никогда не думал даже о самой как таковой возможности дружить с женщиной, и еще менее считал нужным завязывать ее с некой носительницей совершенно другой культуры. Ведь почти всегда видел девушку в мужской одежде, которая, впрочем, не скрывала женскую природу; вдобавок, немало удивляло и то, что остальные принимали вид этого человека как должное, не задавая вопросов. «Здесь мужчины не смотрят на мужчин, женщины же принимают меня за женоподобного юношу», - писала она в одном из своих писем. Для него, напротив, Элиза представляла собой одетую в белое женщину, с которой снимал корсет еще в рыбацкой хижине в Вальпараисо. Также видел в этом человеке и больную, кого без всяких оговорок передал своим же подопечным, веля отнести в винный погреб судна; вспоминал теплое, прилипшее к собственному, тело теми жутко холодными ночами, проведенными лишь под брезентовой крышей. Нередко слышал веселый мурлыкавший голос, звучавший во время приготовления пищи, и перед глазами невольно всплывало серьезное выражение лица, когда та старательно помогала залечивать многочисленные раны пациентов. Смотрел на нее уже не как на девочку, но как на вполне зрелую женщину, несмотря на все еще хрупкие косточки и детское личико. Размышлял о том, как же изменится подруга, если подстричь волосы. И горько раскаивался, что не заставил себя сберечь косу. Все же подобная мысль пришла лишь после того, как расстался с волосами, считая их неким опьяненным проявлением сентиментальности. Теперь, по крайней мере, была возможность взять в руки свою косу, взывая таким способом к присутствию своей поистине необыкновенной подруги. Занимаясь медитацией, никогда не переставал посылать своей любимой защитную энергию. Другими словами, своеобразный оберег, чтобы хоть как-то помочь пережить множество смертей и всевозможных несчастий, которые старался не формулировать даже мысленно, потому что знал: если человек смакует свои мысли о чем-то нехорошем, подобное всегда заканчивается соответствующим образом. Порой, мечтал и о ней, просыпаясь на рассвете весь в поту; тогда бросал жребий своими специальными палочками первого китайского императора – ведь лишь так и мог заглянуть в невидимое. В далеко не однозначных посланиях Элиза всегда появлялась идущей куда-то по направлению к горе, что, впрочем, приносило молодому человеку некоторое успокоение.

В сентябре 1850 года ему удалось поучаствовать в некоем шумном празднестве патриотического характера, ознаменовавшим собой превращение Калифорнии в очередной Соединенный Штат. Теперь американцы охватили континент целиком – с Атлантического до Тихого океанов. На ту пору золотую лихорадку постепенно начинали принимать за некое всеобщее разочарование необъятных размеров, и Тао собственными глазами удалось увидеть эти шахтерские массы, уже обедневшие и напрочь лишенные сил, старающиеся не потерять своей очереди, чтобы сесть на судно и отправиться обратно в свои деревни. Таковых, кто возвращался, пресса тогда насчитала более девяноста тысяч. Матросов уже никаких не осталось, напротив, страшно не хватало судов, чтобы отвезти людей туда, куда они желали попасть. Каждый пятый шахтер умирал, то утонув в реке, то от болезней либо от холода; многие гибли, будучи злодейски убитыми или же от полученного в висок выстрела. Но иностранцы сюда все же прибывали, даже после того как специально отправились в эти края, причем далеко не за один месяц. Тем не менее, золото попадалось в руки отнюдь не любому смельчаку, снабженному корытом, палкой и парой сапог. Время героев-одиночек давно кануло в лету, место которого ныне заняли мощные компании, имеющие в своем распоряжении различные механизмы, которым было под силу разрушать потоками воды целые горы. Шахтеры работали за зарплату, и кому удавалось разбогатеть, становились предпринимателями, такими же жадными до скорого и неожиданного капитала, как и известные искатели приключений памятного сорок девятого года. Хотя были они куда пронырливее последних, скорее этим напоминая незабвенного еврея-портного по фамилии Леви. Этот человек выпускал брюки из толстой ткани

с крепкими боковыми швами и металлическими заклепками, ставшие впоследствии необходимой униформой для рабочих. Тогда как многие все куда-то и уходили, китайцы же, напротив, продолжали прибывать и прибывать, напоминая собой молчаливых муравьев. Часто Тао Чьен переводил прессу на английский язык для своего друга, еще одного «чжун и», которому особенно нравились статьи некоего Джекоба Фримонта, потому что написанное там, в основном, совпадало с его собственной точкой зрения.

«Множество аргонавтов возвращаются в свои разоренные дома, так и не достигнув Золотого Руна, к тому же, вся так называемая Одиссея обернулась трагедией, и вместе с этим многие другие, хотя, может, и беднее, все же остаются, потому что не могут теперь жить где-либо еще. Два года проведенные на этой дикой и прекрасной земле сделали из них настоящих мужчин. Об опасностях, приключении, здоровье и жизненной силе – все то, что в Калифорнии считалось в порядке вещей, - здесь не было и речи. Золото свою задачу выполняло весьма неплохо: только, знай, привлекало людей, которые эту территорию сами и завоевывали, чтобы создать так называемую Обетованную Землю. Все это непреложно…», - писал Фримонт.

Для Тао Чьена, тем не менее, в раю, скорее, для скряг и жадных, жили люди порядком нетерпеливые и сплошь материалисты, навязчивой идеей которых было лишь как можно быстрее обогатиться. О духовной пище излишне и говорить, скорее, наоборот, насилие и невежество, пожалуй, единственные вещи, что здесь процветали. Вот из подобных отрицательных явлений человеческой жизни и вытекали все прочие, по крайней мере, в этом молодой человек был убежден. В свои двадцать семь лет немало повидал и не относил себя к лицемерам, однако ж, испытал поражение не из легких, столкнувшись с обычаями местных преступников и безнаказанностью их деяний. Уже давно распрощался с надеждой обрести в Америке столь желанное спокойствие, которая, очевидно, не считалась подходящим местом для ученика мудреца. Почему же тогда его так привлекала сама страна? Мужчина должен был всячески избегать очарования этой землей, что уже раннее случалось со многими, кто оставлял здесь свои следы; более того, предпочел бы вернуться в Гонконг или навестить в Англии своего друга Эбанисера Хоббса, вместе с которым продолжили бы обучение и практические занятия. За время, прошедшее с тех пор, как был насильно погружен на борт судна «Либерти» и увезен в далекие края, написал английскому доктору всего лишь несколько писем, но ввиду того, что плыли без остановок, ответ все не приходил и не приходил. Какая-то неизвестность была вплоть до того, пока, наконец, в Вальпараисо, в феврале 1849 года, капитан Джон Соммерс не получил для него письмо и, соответственно, не вручил адресату. На бумаге друг рассказывал о том, что находится в Лондоне и посвятил себя хирургии, несмотря на истинное призвание все-таки к душевным расстройствам, новейшему полю деятельности, едва ли изученному людьми, движимыми научной любознательностью.

В «Дай фао», «великом городе», как китайцы называли Сан-Франциско, молодой человек планировал отработать немало времени, после чего сесть на идущее в Китай судно, только в случае если в скором времени не получит от Эбанисера Хоббса ответа на свое последнее письмо. И его немало потрясло то, когда сам заметил, насколько все-таки изменился Сан-Франциско, хотя и прошло чуть более года. Где раннее была труднопроходимая временная стоянка из так хорошо знакомых хижин и палаток перед путешественником открылся, упорядоченный и процветающий, целый город с удобно расположенными улицами, зданиями в несколько этажей и встречающимся повсюду новым жильем. Здесь, три месяца назад, несколько блоков домов основательно пострадало от чудовищного пожара, в силу чего можно было заметить остатки обугленных зданий, все еще, однако, тлеющих, на фоне занятых на восстановительных работах людей с молотками в руках. Имелись и роскошные гостиницы, обустроенные крытыми верандами и балконами. Также здесь находились казино, бары и рестораны, приличные экипажи и толпы космополитов, дурно одетых и соответственно выглядящих, среди которых кое-где выделялись отдельные шляпы-цилиндры редко встречающихся денди. Остальное население представляло собой типов бородатых и перепачканных, с виду чистых мошенников. Хотя, стоит отметить, никто не был тем, кем казался, другими словами, портовый грузчик легко принимался за некоего латиноамериканского аристократа, а кучер, с первого взгляда, походил на адвоката из Нью-Йорка. После всего лишь минутной беседы с любым из описанных бандитских типов в каждом удавалось разглядеть человека образованного и утонченного, который, только дай повод, доставал из кармана затасканное письмо любимой жены, демонстрируя собеседнику самое дорогое со слезами на глазах. Тут же происходило и ровно обратное: лощеный франт в подогнанном костюме прятал рогач за пазуху. В центре города ему не попалось ни одной школы, напротив, обратил внимание на детей, работающих наравне с взрослыми, копающими ямы, носившими кирпичи, понукавшими самок мулов и чистящими обувь, и тотчас спешившими вытянуть лески с крючками, как только ощущали сильный порыв морского ветра. Уже позднее узнал, что здесь немало бродящих по улицам сирот, тайком ворующих еду, чтобы как-то выжить. Зато представительниц прекрасного пола было наперечет, и стоило какой-то, ведя себя достойно, просто пройтись по улице, как тут же тормозил транспорт, пропуская даму. У подножья горы стояло заведение, в котором располагался телеграф, а неподалеку снаружи находился светофор с табличками, указывающими пункты отправления входивших в бухту судов. От него тянулся квартал в несколько куадр, в котором, напротив, женщин вполне хватало; иными словами, здесь располагался квартал публичных домов или район красных фонарей, бывший в полном подчинении сутенеров из Австралии, Тасмании и Новой Зеландии. Тао Чьен уже слышал о таковых, и знал, что в здешних местах после захода солнца одиноким китайцам лучше ввести себя осторожно. Просмотрев палатки, заметил, что торговля в них та же, какая и в Лондоне. Из-за моря приходит буквально все, включая поставки котов для борьбы с наплывом крыс, расходящихся, впрочем, один за другим, точно какой-нибудь роскошный товар. Мачтовый лес брошенных в бухте судов был восстановлен лишь на одну десятую ввиду того, что многие из них ушли ко дну. Таким способом подготавливали земельный участок, на котором в дальнейшем можно было возвести гостиницы, хранилища для вин, тюрьмы и даже приют для сумасшедших, где бы умирали те несчастные, которых сильно мучил бред на почве выпитого спиртного. Все это было крайне необходимо, ведь пока что довольствовались тем, что душевнобольных лишь привязывали к деревьям.

Тао Чьен отправился в китайский квартал, чтобы удостовериться в правдивости слухов. Оказалось, что его соотечественники выстроили целый город в самом центре Сан-Франциско, где сами говорили на наречии мандарин и кантонском диалекте китайского языка; предупреждения с вывесками были написаны на китайском, а сами китайцы встречались буквально повсюду. Так складывалась отличная иллюзия того, будто находишься в Поднебесной. Молодой человек расположился в приличной гостинице и вознамерился было заняться своим врачебным делом до тех пор, пока не скопит хоть какие-нибудь деньги для предстоящего ему долгого путешествия. Тем не менее, что-то произошло и вмиг разрушило собой все планы, а также вынудило молодого человека задержаться в этом городе чуть долее намеченного. «Моя карма состоит отнюдь не в обретении покоя в каком-нибудь горном монастыре, как о том порой мечталось. Напротив, скорее предназначено вести бесконечную войну без каких-либо передышек», - вот к какому выводу пришел он много лет спустя, когда смог заглянуть в свое прошлое и четко увидеть пути уже пройденные и которые еще осталось преодолеть. По прошествии нескольких месяцев в сильно скомканном конверте наконец-то пришло последнее письмо от Элизы.

Паулина Родригес де Санта Крус сошла с судна «Фортуна» точно императрица, вся в дерюжке и с багажом в девяносто три баула. Третье путешествие капитана Джона Соммерса с кусками льда на борту оказалось истинным мучением как для него самого, так и для оставшихся в живых пассажиров и членов экипажа. Паулина поставила в известность весь мир, что судно принадлежит ей и, пытаясь идти наперекор капитану, то и дело отдавала морякам своевольные распоряжения. Они даже не надеялись утешиться тем, что увидят даму, страдающую хотя бы легким головокружением, потому что ее, напоминающий слоновий, желудок отлично справлялся со всеми «прелестями» мореплавания и практически без особых последствий, кроме, пожалуй, растущего все более и более аппетита. Ее дети, как правило, забивались на судне именно там, где пассажирам находиться не следует, и происходило подобное несмотря на то, что с них не спускала глаз не одна нянька. Если дети оказывались в неположенном месте, на борту били тревогу и вынуждено останавливали плавание в целом, потому что, отчаявшись, мать не переставала визжать о том, что, мол, те уже упали в воду. Капитан максимально тактично пытался ей объяснить, что с подобным случаем следует смириться, бедных детей уже поглотил Тихий океан. А она по-прежнему отдавала распоряжение спускать в море спасательные шлюпки. Много ли мало прошло времени, но маленькие существа все же объявились живыми и здоровыми, и спустя несколько часов после трагического происшествия вполне можно было возобновить начатое путешествие. А вот ее неприглядная комнатная собачонка поскользнулась в один прекрасный день так, что угодила прямо в океан буквально на глазах нескольких свидетелей, на какое-то время лишившихся дара речи. На пристани в Сан-Франциско ее уже ждали муж с зятем с чередой экипажей и повозок, готовых довезти семью со всеми баулами до самого дома. Это был новый роскошный, для нее построенный, дом в викторианском стиле и сам по себе довольно элегантный. Из Англии туда привезли заранее пронумерованные вещи, а также план для его будущего обустройства; не забыли и об обоях, мебели, арфе, пианино, лампах и даже фарфоровых фигурках с пасторальными картинами, что так украшают интерьер. Однако ж, Паулине здесь не понравилось. По сравнению с ее мраморным особняком в Чили, этот казался кукольным домиком, который вот-вот бы разрушился, стоило лишь чему-то опереться о стену; и все же другим вариантом на данный момент никто не располагал. Женщине хватило и взгляда на кишащий город, чтобы верно оценить свои возможности на новом месте.

– Вот здесь мы и расположимся, Фелисиано. И будем первыми, кто по прошествии нескольких лет примкнет к аристократии.

– Так ведь это у тебя есть и в Чили, жена.

– У меня-то да, но не у тебя. Поверь мне, этот город станет самым важным на побережье Тихого океана.

– Этот, образованный лишь из разного сброда и шлюх!

– Именно так. Таким только дай почувствовать себя представительными. Здесь не будет никого уважаемого более самой семьи Кросс. Очень жаль, что англичанишкам не под силу выговорить твою настоящую фамилию. Кросс – не больше чем имя производителя сыров. Но, в конце концов, полагаю, что всего иметь, пожалуй, и нельзя…