Дочь Голубых гор
Шрифт:
Потеряв направление, он вдруг остановился. Окружающий лес ни о чем ему не говорил: ни звуков шагов, ни шороха потревоженных ветвей. Это существо убежало. Возможно, оно скрылось до наступления дня в какой-нибудь пещере, чтобы затем вновь продолжать – кто знает, с какой целью – свое преследование.
Это животное – конечно же, оно животное – наверняка бешеное; только так и можно объяснить его поведение. И все же он никогда не слышал, чтобы животное вело себя так, как это.
Он услышал какой-то шум за собой, затем, вселяя облегчение, послышался голос Басла.
– Эй, Басл! – крикнул Кажак, устремляясь навстречу своему товарищу. Но в этот миг он услышал какой-то шум, подобный грохоту падающего могучего дерева; затем звуки борьбы, треск раздираемой плоти и наконец человеческий вопль. Это был голос Басла. Никакой бури, даже ветра нет, как же могло упасть в этом лесу дерево?
Кажак бросился на крик, раздвигая хлещущие его по лицу ветки. Он громко позвал Басла, но не получил никакого ответа.
Послышался другой шум, совсем рядом, кто-то продирался через подлесок. А затем внезапный ужасающий крик.
– Это волк. Басл, видно… Аааййй!
Крик перешел в визг, затем в невнятное бормотание и стон, более ужасный, чем визг. Кажак слышал этот звук прежде – когда попытка обезглавить человека с одного удара не удавалась, и он, с полуразрубленной шеей, захлебывался в собственной крови.
– Басл! – позвал он голосом, полным боли, но и на этот раз не было никакого ответа.
Деревья и кусты, словно сговорившись, препятствовали его продвижению. Про себя он проклинал и горы, и беззвездную ночь, и бешеное серебристое животное.
И вдруг он споткнулся о тело Басла. Его товарищ лежал, скорчившись, на земле, испуская дикие, нечеловеческие звуки. Кажак взял его на руки и стал, используя свои локти и плечи, выбираться из окружающих их густых зарослей.
В небе не было видно ни одной звезды, ни один ориентир не указывал ему обратное направление. Возможно, волк все еще бродит в лесу, наблюдая за ними с холодным презрением высшего существа. Если позвать товарищей, он может, услышав его голос, напасть снова.
Но выбора у него не было. Басл умирал или уже умер, а сам он заблудился. Он откинул голову назад и закричал во всю глотку, как кричат воины-кочевники. Может быть, этим криком, хоть на это и мало надежды, он сумеет напугать волка.
Неожиданно близко откликнулся Аксинья, и скоро Кажак уже различал во мраке смутные знакомые очертания лошадей, и серый приветствовал его радостным ржанием.
Он положил Басла на землю и стал осматривать его тело. Аксинья без труда разжег костер, и при его свете все они увидели рваную черную рану в горле Басла. Было просто удивительно, что с такой раной, откуда потоками хлестала кровь, Басл смог прожить еще так долго; однако на глазах у них его тело вытянулось, и он умер. Эпона отошла в сторону, чтобы дух мог без помех оставить свою телесную оболочку.
Кажак стонал от горя.
– Брат! – кричал он вновь и вновь. Упав на тело Басла, он спрятал лицо на его залитой кровью груди. Его плечи вздрагивали от рыданий.
Эпона была удивлена тем, что эти воины так горько оплакивают смерть своего товарища.
Дасадас всхлипывал
Перед тем как умереть, Басл сумел отхватить своим новым кельтским кинжалом от головы волка кусок мяса и одно ухо.
Изувеченное животное, должно быть, сейчас подыхает, исходя кровью.
Дасадас высоко поднял трофей Басла и потряс им с торжеством.
– Теперь волк оставит нас в покое, – прокричал он.
Остальные столпились вокруг него, рассматривая отрезанный кусок мяса и выражая уверенность, что отныне волк перестанет их преследовать. Они могут спать спокойно.
Но, когда Кажак положил голову рядом с головой Эпоны на шею серого жеребца, он тихо, так, чтобы слышала лишь она, прошептал:
– Кажак не уверен, что волк сдох. Рана тяжелая, но Кажак видел животных, живущих с еще худшими. – И, помолчав, он добавил: – Если это, конечно, было животное.
ГЛАВА 19
Кажак хотел, чтобы они ехали как можно быстрее. Лошадь Басла он отдал Эпоне, теперь они не будут терять время, приноравливаясь к идущей пешком девушке. Лошадь была темно-рыжей, в солнечном свете она казалась бы почти вороной, если бы не светлая шерсть на морде, вокруг глаз. Как и у других скифских лошадей, ее хвост и грива были коротко подстрижены, чтобы не мешать стрельбе из лука, но за время их путешествия они успели отрасти и грива уже спадала набок.
Остальные скифы не возражали против того, чтобы у Эпоны была своя лошадь. В прежнее время они не преминули бы выразить свое негодование, но с тех пор произошло много разных событий, и они стали другими людьми. Некогда они оставили Море Травы в составе большого отряда соплеменников, считавших друг друга братьями, обуреваемые желанием повидать новые земли и готовые, как они сами считали, к любой неожиданности. Возвращалось домой лишь несколько уцелевших, сильно павших духом человек. На какое-то время ох огонь был притушен, если не потушен.
Рыжий мерин был не так силен, не так быстроног, как жеребец Кажака, но он никогда не спотыкался и обладал хорошим нравом. Он только порывисто мотал головой, пока его новая наездница не научилась обращаться с поводьями. Девушка с восторгом обнаружила, как легко общаться с лошадью, достаточно только чуть тронуть поводья. Вскоре она поняла, что может с помощью своих рук, через поводья и мундштук, «разговаривать» с лошадью. К концу первого дня они уже стали друзьями.
Она ехала на лошади, наслаждаясь той высшей властью, что была дарована ее рукам и воле, ехала, направляясь к манящему горизонту.
Каждый шаг приближал ее к тому месту, где рождается солнце, к берегам Черного моря, к земле кочевников. Однажды утром, когда небо было почти сплошь голубое, лишь где-то в высоте плыли облака, они выехали из леса и спустились по пологому склону к мелкому ручью. Перейдя через ручей, они поднялись по крутому склону вверх, на высокий берег. Здесь уже кончались леса. Они проехали рысцой через редкую березовую рощицу и невольно зажмурились, ибо в глаза им хлынул внезапный поток желтого света; теперь они находились уже в Море Травы.