Дочь Империи
Шрифт:
Там, перед входом, служители сняли сандалии с ног Мары и Бантокапи, чтобы их ноги касались земли Акомы, когда властительница передаст наследственное право господства над этой землей своему будущему мужу.
Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы его лучи высушили последнюю каплю росы на траве и прогрели камни дорожки. Это живое тепло ощущалось босыми подошвами Мары как что-то нереальное, а веселое пение птиц в кроне дерева уло отдавалось в ушах отзвуком детских грез. Но Накойя крепко держала ее за руку, и это было наяву. Жрец затянул следующую молитву, и вдруг оказалось, что она идет бок о бок с Бантокапи - увешанная драгоценностями кукла в тени величественного плюмажа его свадебной маски. Жрец отвесил
Строго соблюдая правила обряда, Мара не смела оглянуться назад; если бы ритуал допускал такую вольность, она увидела бы слезы на глазах Накойи.
Все трое вышли из-под благодатного полога дерева уло и двинулись дальше при ясном свете дня, минуя цветущие кустарники, низкие арки-ворота и изогнутые мостики на пути к натами.
Словно скованная душевным оцепенением, Мара повторяла те же шаги, что и несколько недель назад, когда несла реликвии отца и брата к месту захоронения. Сейчас она не думала о них, чтобы не навлечь на себя неодобрение их духов: вдруг они осудят ее брачный союз с врагом, заключаемый ради продолжения рода? Она не смотрела на жениха, который шел рядом. Для него этот путь не был привычным, и он недовольно сопел, когда ему случалось неудачно поставить ногу. Черты его красно-золотой маски выражали застывшую торжественность, карикатурные глаза смотрели прямо вперед, но глаза мужчины, чье лицо скрывала эта маска, так и перебегали то в одну сторону, то в другую, жадно вбирая каждую, даже самую малую часть того, что скоро по праву будет принадлежать ему как властителю Акомы.
Тихий перезвон колокольчиков возвестил, что для молодой пары настала минута отрешенности и безмолвного размышления. Мара и ее жених поклонились божественному лику, изображенному на церемониальных воротах, и остановились под аркой у самого пруда. На травянистом берегу не осталось никаких следов вторжения убийцы, но кусты, которые были им примяты, а потом выпрямлены жрецами Чококана, затеняли древний натами семьи Акомы. По истечении отведенного срока снова послышался перезвон. Жрец выступил вперед и положил руки на плечи жениха и невесты. Он благословил обоих, окропил их водой, зачерпнутой из пруда, и замер в неподвижности, ожидая, когда прозвучат брачные обеты.
Мара заставила себя успокоиться, хотя никогда еще ей не давалось с таким трудом это упражнение для души, которому научили ее сестры Лашимы. Чеканно-твердым голосом она произнесла слова, которые лишали ее наследственных прав на титул властительницы Акомы. Она не дрогнула, когда жрец разорвал ее зеленое покрывало и сжег его в жаровне, стоявшей у края пруда. Жрец смочил палец, коснулся горячего пепла и начертал положенные символы на ладонях и ногах Бантокапи. Потом Мара опустилась на колени и, поцеловав натами, прижалась головой к земле, хранившей прах ее предков. В этом положении она и оставалась, пока Бантокапи из рода Анасати произносил слова обета: он поклялся посвятить свою жизнь, честь и бессмертный дух роду Акома. Потом он опустился на колени рядом с Марой, и она завершила ритуал, хотя собственный голос показался ей чужим и незнакомым:
– Здесь покоятся души моего брата Ланокоты, моего родного отца властителя Седзу, моей родной матери госпожи Оскиро; призываю их в свидетели моих слов. Здесь лежит прах моих дедов, Касру и Бектомакана, и их жен, Дамаки и Ченио; призываю их в свидетели моих поступков.
Она перевела дыхание и собралась с силами. Тем же ровным голосом она поименно назвала всех своих предков, доведя этот длинный перечень до родоначальника Акомы, Анчиндиро, простого солдата, который сошелся в поединке с властителем Тиро из семьи Кеда и сражался с ним пять дней, прежде чем завоевал руку его дочери и титул властителя в придачу. И таким образом
Завершив речь, Мара вынула цветок из свадебного венка и положила его перед натами как символ возвращения плоти в землю.
Снова зазвенел гонг, и после следующей молитвы Банто произнес ритуальные фразы, которые бесповоротно привязали его к имени и чести Акомы. Потом Мара передала ему обрядовый кинжал, и он сделал надрез на коже, чтобы капли крови, вытекшей из ранки, упали на землю. Теперь узы чести, более прочные, чем память самих богов, соединили его с Акомой и дали ему власть над этой землей. Жрец снял с лица Бантокапи красную с золотом свадебную маску Анасати, и младший сын врага Акомы склонился и поцеловал натами. Мара украдкой покосилась на жениха и увидела, что его губы изогнулись в высокомерной улыбке. Но потом верховный жрец из храма Чококана закрепил на плечах Бантокапи зеленую свадебную маску Акомы, и на лице будущего правителя уже ничего нельзя было прочитать.
Мара не могла потом вспомнить, как она поднялась с колен, как они трое вернулись к воротам священной рощи. Там уже поджидали служанки, чтобы омыть ей ноги и надеть новые нарядные сандалии. Она сумела пережить момент, когда властитель Анасати, в полном согласии с этикетом, поклонился хозяину дома, новому властителю Акомы; она не заплакала, когда Накойя заняла место в процессии на шаг позади Бантокапи. Ослепленная бликами солнечного света, играющего в гранях драгоценных камней на хламиде жреца, она проследовала в парадный зал, где должна была закончиться официальная часть церемонии бракосочетания.
В зале уже стояла жара. Знатные дамы обмахивались расписными веерами; музыканты, развлекавшие их с утра, время от времени обтирали инструменты, чтобы вспотевшие пальцы не оставляли на них следов. Слуги помогли невесте и жениху усесться на носилки, и носильщики подняли их на высоту помоста, где снова разместились верховный жрец и его служители. Облаченный уже в новую хламиду, расшитую драгоценными блестками из серебра, золота и меди, жрец обратился к вездесущему оку Чококана, доброго бога. Затем он скрестил руки на груди, раздался звон гонга, и на помост поднялись мальчик и девочка, каждый из которых нес клетку, сплетенную из стеблей тростника. В клетках на жердочках сидели птицы кайри, самец и самочка; их полосатые черно-белые крылышки были выкрашены в зеленый цвет Акомы.
Жрец благословил птиц; служители приняли у детей клетки. Из потайного кармана в рукаве жрец извлек церемониальный жезл и, подняв его к небесам, воззвал к своему богу, заклиная его благословить брак Бантокапи и Мары. В зале наступила тишина; веера замерли в женских руках. Все - от самого захудалого помещика до Имперского Стратега, знатнейшего из знатных, - вытянули шеи, наблюдая, как жрец своим жезлом раздвинул тростниковые стебли, из которых были сплетены стенки клеток.
Теперь птицы были свободны. Они могли улететь либо вместе, в радостном единении - и это считалось бы добрым предзнаменованием, сулящим удачный брак, - или порознь, на горе тем двоим, что сейчас сидели на носилках. Многое зависело от благосклонности Чококана.
Накойя даже зажмурилась, вцепившись старыми пальцами в амулет, который держала под подбородком. Никому не было дано увидеть, что выражает спрятанное под маской лицо Бантокапи, но его невеста невидящими глазами уставилась в пространство, как будто ритуал в роще лишил ее не только последних сил, но даже интереса к происходящему.
Еще один удар гонга - и слуги широко раздвинули бумажные перегородки в стенах залы.
– Да будет этот брак благословен на виду у небес, - провозгласил жрец.